заняты были французскими войсками.

Посреди неуюта  бивака и оружейного  грома Наполеон, обремененный
военными  и  политическими   заботами,  не  забывал,  однако  же,
обращать внимания  на художества и просил  Директорию назначить и
прислать  к  нему   комиссию,  составленную  из  художников,  для
собрания драгоценностей, которые  судьба сражений предавала в его
руки. Впоследствии все знали, как он отказался от огромных личных
выгод, чтобы  только сохранить одну из  картин Корреджио, которой
хотел обогатить Национальный музей.

И такое  попечение Наполеон  прилагал не об  одних художественных
предметах;  все,  что  входит  в  круг  умственной  деятельности,
литература и науки -  все находило себе место в его обширном уме.
Через пятнадцать дней после  перехода за По, в промежуток времени
между громом орудий под  Лоди и лагерем под Мантуей, он нашел еще
время  написать  из своей  главной  квартиры  в Милане  следующее
примечательное письмо к знаменитому геометру Ориани:

"Науки,  которые делают  честь уму  людей, и  художества, которые
украшают  их  жизнь  и  передают потомству  память  дел  великих,
должны, конечно, быть и почтены, и уважены. Все люди гениальные и
всякий человек,  стяжавший известность в  литературе, должны быть
братьями, в какой бы стране ни родились.

В Милане ученые люди не пользуются теми знаками уважения, которые
бы следовало  им оказывать.  Удалившись в свои  кабинеты, они уже
считают  себя  счастливыми, если  их  оставляют в  покое. Не  так
должно быть  нынче. Я  приглашаю всех ученых  мужей соединиться и
предлагать мне  свои мысли  о способах и нужных  им средствах для
придания наукам и художествам новой жизни, новой деятельности. Те
из этих  ученых, которые  захотят переселиться во  Францию, будут
приняты  тамошним   правительством  радушно   и  по  достоинству.
Французский  народ   более  ценит   приобретение  одного  ученого
математика, одного славного живописца, одного человека известного
по  какой  бы  то   ни  было  отрасли  наук  или  художеств,  чем
приобретение самого богатого города.

Передайте  же, гражданин,  эти  чувства и  эти слова  всем ученым
мужам Миланской области.

Бонапарт"

Между тем Директория, предчувствуя, что власть ее перейдет в руки
победителя  под  Монтенотте и  Лоди,  захотела  как можно  дальше
отложить  эту минуту  и в  этом намерении  назначила было  к нему
помощника, генерала Келлермана.  Бонапарт не мог ошибиться насчет
видов Директории и высказал свое неудовольствие в письме к Карно,
тому  из ее  членов,  к которому  он более,  чем к  другим, питал
уважение. "Я думаю, -  писал он, - что прислать ко мне Келлермана
в Италию, значит хотеть все испортить. Я не могу охотно служить с
таким человеком, который воображает,  что он первый полководец во
всей  Европе; да  притом я  того мнения,  что в одной  армии один
дурной  главнокомандующий все  же  лучше, чем  два хороших.  Меры
военные похожи  на меры правительственные; и в  тех, и в этих вся
сила в умении различать сразу, что нужно, что нет".

Отправив  это  письмо, Наполеон  продолжал  действовать по  своим
соображениям и исполнять составленный  уже им план. Мая 15, в тот
день, когда в Париже подписывали мир, заключенный с Сардинией, он
делал свой торжественный въезд в Милан.

Директория  не  осмелилась  привести  в действие  свое  намерение
назначить    Наполеону   помощника.   Келлерман    был   назначен
генерал-губернатором  областей, уступленных  Франции  Сардинией в
силу последнего трактата, а Бонапарт нераздельно сохранил главное
начальство над итальянской армией.

Первым его попечением было сосредоточить свои действия на Адиже и
начать блокирование Мантуи.  Французская армия состояла только из
тридцати тысяч человек; но со всем тем отвага ее
главнокомандующего тревожила  венский совет, в  котором тотчас же
решено было отозвать Вурмзера  с Рейна и отправить его в Италию с
тридцатитысячным корпусом лучших войск.

Наполеон,  со  своей  стороны,  не  мог  скрывать  от  себя,  что
ежедневные битвы и болезни могли, наконец, довести его армию, уже
столь  ослабленную, до  слишком большого неравенства  в численной
силе против  имперских войск, и не  переставал просить Директорию
прислать ему подкрепление и того, чтобы рейнская армия, деятельно
приняв  наступательное  положение,  сделала  сильную  диверсию  в
пользу  итальянской армии.  "Я полагаю,  что на Рейне  дерутся, -
писал  он Карно немного  спустя после  сражения при Лоди,  - если
перемирие  продолжится,  то  итальянская  армия будет  подавлена;
достоинству республики  очень бы  не мешало, чтобы  ее три армии,
соединившись,  пошли подписывать  мирный  трактат в  самое сердце
Баварии или удивленной Австрии". И Наполеон имел тем более причин
требовать содействия  себе армий рейнской  и самбр-и-мёзской, что
при отправлении  его из Парижа содействие  это было формально ему
обещано к  половине апреля, а началось только  в конце июня, в то
время как Вурмзер, которого посредством более деятельной диверсии
можно  бы   было  удержать  в  Германии,   привел  уже  в  Италию
подкрепления австрийцам, между тем как о подкреплениях, требуемых
Наполеоном,  не  было  еще и  слуху;  оттого  что Директория,  по
невозможности    или     по    недоброжелательству,    оставалась
невнимательной ко всем его настояниям.

Наполеон, поставленный таким  образом в необходимость держаться с
тридцатитысячным корпусом  против армии  почти стотысячной, начал
искать в  самом себе средств ослабить  численную силу неприятеля.