Между  тем  аристократия Венеции,  действуя  заодно с  некоторыми
частными лицами, восстановила простой народ на берегах Адриатики,
и множество  французов было  перерезано в Вероне  на самой неделе
пасхи.

Бонапарт тотчас  же поспешил  на место печального  происшествия и
сказал прежнему своему товарищу Бурриенну, который теперь занимал
при  нем  должность  секретаря  и  сам  едва не  погиб  во  время
смятения: "Будь  спокоен, Венеции - конец!"  Через несколько дней
он написал  Директории, что "единственное  средство избавиться от
смут есть уничтожение Венецианской республики".

Тщетно   проведиторы   Бресчии,  Бергама   и  Кремоны   старались
произвести  следствие  таким   образом,  чтобы  сложить  вину  на
французов, представив их зачинщиками беспорядка, жертвой которого
сами сделались: Бонапарт издал манифест, который звучал так:

"Главнокомандующий    требует,    чтобы   французский    министр,
проживающий  в Венеции,  выехал оттуда немедленно,  и приказывает
всем агентам  Венецианской республики, находящимся  в Ломбардии и
на материке венецианских владений,  оставить их в двадцать четыре
часа.

Приказывает   всем   господам   дивизионным  командирам   считать
венецианские  войска за  неприятельские  и уничтожить  гербы этой
республики везде, где найдут их".

Приказ  этот  был в  точности  исполнен.  Ужас овладел  верховным
советом Венеции. Он сложил с себя правительственную власть в руки
народа, который вверил ее нарочно учрежденному начальству. 16 мая
трехцветное  знамя  водружено генералом  Бараге д'Илье  (Baraguay
d'Hilliers)  на  площади  Святого  Марка. Полная  демократическая
революция совершилась во всех владениях Венеции. Адвокат Дандоло,
один из  тех двух людей, о  которых Наполеон отозвался, что одних
только их и нашел истинно хорошими людьми во всей Италии, был, по
доверенности   к   нему  народа,   назначен  распорядителем   при
приведении  в  действие этого  переворота.  Лев  святого Марка  и
Коринфские  кони,   которые  впоследствии  украшали  триумфальную
Карусельскую арку, перевезены в Париж.

Пока  продолжались  переговоры с  Австрией,  Бонапарт узнал,  что
генералы Гош  и Моро перешли за  Рейн. Между тем не  более как за
несколько дней перед этим  Директория уведомляла его, что переход
за Рейн  не произойдет.  Ясно было, что  Директория опасалась его
быстрых  успехов, и  что  она в  победителе Италии  предугадывала
будущего  императора.  Наполеон   сам  сознавался,  бывши  уже  в
заточении на острове Святой Елены, что и действительно со времени
битвы под  Лоди ему приходило  на ум, что он  может стать великим
действующим  лицом  в  политическом  мире,  и  что  "с  той  поры
загорелась в нем первая искра властолюбия".

Директория, которая  заметила эту  искру и боялась,  чтобы она не
разгорелась  в пожар  и  не охватила  здания республики,  наверху
которого стояла  сама, естественно, старалась из  зависти не дать
ей  вспыхнуть.  Она с  неудовольствием  видела, что  общественная
признательность сосредоточивается на  одном человеке, и не хотела
доставить   ему   случая   еще   отличиться.  Наполеон   разгадал
Директорию,  как Директория  разгадала его,  но это  нисколько не
помешало ему громко выражать свое неудовольствие и в письмах, и в
разговорах.  Но  Директория тем  более  находилась в  возможности
скрывать  настоящие  причины   своего  поведения  в  отношении  к
Бонапарту,  что  он сам,  когда  еще  был начальником  внутренних
войск, передал в ее  руки план кампании, составленный им самим, в
котором было  сказано, что кампанию следует  закончить, ступив на
хребет  симмерингских  гор. Таким  образом  он  сам положил  себе
преграду,  за  которую  стремился  теперь перешагнуть.  И  что  ж
мудреного,  что  теперешний великий  полководец начал  простирать
виды свои обширнее, чем прежний едва известный генерал.

Бонапарт находился на острове  Тальяменто в то время, как получил
известие о  переправе Моро через Рейн.  "Никакие слова, - говорит
Бурриенн, -  не могут  выразить душевного волнения  Наполеона при
чтении этих депеш... Досада  его была так велика, что он с минуту
думал было  перейти на левый берег Тальяменто  под каким бы то ни
было предлогом..." Нет сомнения,  что если бы Наполеон был уверен
в содействии  рейнской армии, то  не выразил бы в  письме своем к
эрцгерцогу Карлу таких  миролюбивых намерений. Мысль занять Вену,
как  занял Рим, конечно,  льстила его  самолюбию. Но на  этот раз
Директория не допустила его до исполнения честолюбивых замыслов.

Переговоры   шли   медленно.   Главнокомандующий   воспользовался
временем  перемирия,  чтобы  посетить  Ломбардию  и  венецианские
владения и  учредить там правительство. На  этот предмет ему были
нужны надежные люди, и  он тщетно старался найти их. "Боже мой, -
говорил он,  - как  редко попадаются люди!  В Италии восемнадцать
миллионов жителей, а я нашел в ней только двух человек, Дандоло и
Мельци".

Наконец,   раздосадованный   препятствиями,  которыми   парижские
интриганы  беспрестанно  затрудняли исполнение  его намерений,  и
утомленный  медленностью  австрийских  дипломатов, Бонапарт  стал
говорить, что хочет отказаться  от руководства армией и удалиться
от шума  на отдых,  в котором, уверял, что  чувствует нужду. Это,
конечно, было  не что иное,  как угроза, которую он  вовсе не был
расположен  исполнить.  Он  не  верил,  чтобы  при  оказанных  им
заслугах,  явно   обнаруженном  военном  таланте  и  чрезвычайной
известности   республика  могла   обойтись   без  него.   Ему  по
справедливости  казалось, что  слух, распущенный о  намерении его
выйти  в  отставку, будет  такой  политической новостью,  которая
взволнует   народ   против   правительства,   не   умевшего,   из