свидетельство   моего  совершенного  удовольствия   и  изъявление
искреннего желания народа французского видеть вас счастливыми".

Между  тем  политические  действия  не  мешали  Наполеону  в  его
действиях военных. Едва  освободясь от армии, посланной Австрией,
чтобы  выгнать французов  из Италии,  он снова приступил  к осаде
Мантуи,  в  которую Вурмзер  успел  кинуться  с некоторым  числом
войска  и съестных припасов  не раньше,  как в самый  день взятия
французами   Леньяго   (13  сентября)   и  после   десятикратного
поражения, именно:  6 августа под Пескиерой; 11  - у Короны; 24 -
под Борго-Форте  и под  Говернано; 3 сентября под  Серравале; 4 -
близ Ровередо; 5 - под Трантом, который взят; 7 - под Коволо; 8 -
у Бассано, и 12  - под Черкой. На другой день по входе Вурмзера в
Мантую остатки его армии были еще раз разбиты под Дуэ-Кастелли, а
назавтра,  15 числа,  Сен-Жоржская битва  довершила окончательное
поражение имперцев.

Однако  же  Вурмзер  не был  оставлен  венским  двором при  столь
затруднительных обстоятельствах. Император австрийский считал его
опытнейшим и  самым искусным  из своих генералов,  и знал притом,
что Мантуя  есть ключ его владений.  В Вене сделаны новые усилия,
чтобы  поправить   неудачи  первой  экспедиции   и  освободить  и
Вурмзера,  и  Мантую.  Корпус  свежих  австрийских  войск,  около
шестидесяти тысяч  человек, под начальством фельдмаршала Альвинци
отправлен в Италию.

При первом известии о  движениях этой армии Наполеон был вынужден
горько жаловаться на то, что, вопреки его настояниям, на Рейне не
произведено  необходимой   диверсии,  для  осуществления  которой
рейнские   войска   республики   имели   достаточную   силу.   Он
беспрестанно  требовал  себе   подкрепления  и  не  получал  его.
Несмотря на  уверенность в себе и в  своем войске, он счел нужным
предуведомить Директорию,  что опасается неблагоприятного оборота
дел  при  окончании кампании,  и  таким  образом постарался  дать
заметить французскому  правительству всю  вину перед победоносной
итальянской армией.

"Я обязан вам отчетом о происшествиях с 21 нынешнего месяца. Если
он будет не очень  удовлетворителен, вы не поставите этого в вину
армии:  превосходство неприятеля  в численной  силе и наш  урон в
людях, самых храбрых, заставляют  меня всего опасаться. Мы, может
быть, близки к тому,  чтобы потерять Италию. Ни одно из ожидаемых
мною подкреплений  не прибыло; восемьдесят  третья полубригада не
двигается  с места;  все  пособия, назначенные  от департаментов,
задержаны в Лионе, и,  большею частью, в Марселе. Воображают, что
не беда задержать их дней восемь или десять; не думают о том, что
тем временем здесь решается  судьба Италии и всей Европы. Австрия
не  дремлет. Одна  только  деятельность нашего  правительства при
начале  войны  может   дать  понятие  о  теперешней  деятельности
венского кабинета.  Нет дня,  чтобы к неприятелю  не прибывало по
пяти тысяч  человек свежего войска; между  тем вот уже два месяца
как мы очевидно нуждаемся в подкреплении, а к нам прислали только
один   батальон  сорокового   полка,  батальон  плохой   и  плохо
приученный  к огню,  тогда  как наши  старые итальянские  милиции
бесполезно остаются в составе восьмой дивизии. Я делаю свое дело,
армия  исполняет свое:  душа моя  страждет, но  совесть спокойна.
Подкреплений!  Пришлите мне  подкреплений!  Но уж  перестаньте же
шутить делом важным: нам  нужны не обещания, а войска под ружьем.
Вы пишете:  "Отправляем шесть  тысяч человек", а  военный министр
пришлет  три тысячи,  да пообещает  шесть. Из  этих трех  тысяч к
Милану  прибудет всего  полторы, и  армия усилится  не обещанными
шестью,  а   только  полутора  тысячами  действительно  прибывших
солдат...

Раненые  составляют лучшую  часть армии:  все наши  генералы, все
старшие офицеры выбыли из фронта; те, которых вы присылаете на их
место,  все  люди пустые;  войска  не имеют  к ним  доверенности.
Итальянская армия,  доведенная до горстки  людей, совсем ослабла.
Герои Лоди,  Миллезимо, Кастильоне и Бассано  или положили головы
за отечество,  или лежат  в госпиталях; в  полках осталась только
слава  дел минувших.  Жубер, Ланн,  Ланюс, Виктор,  Мюрат, Шарло,
Дюпюи, Рампон, Пижон, Менар, Шабран ранены; мы совсем заброшены в
Италии. Общее  мнение о моих военных силах  было нам полезно, а в
Париже  печатают  и  кричат во  всеуслышание,  что  у меня  всего
тридцать тысяч человек войска!

В эту войну я, правда, потерял мало людей; но все людей отличных,
которых  будет трудно  заменить.  Храбрые, которые  еще остались,
видят смерть  неизбежную в беспрестанной борьбе  против сил столь
превосходных;  быть   может,  что   отважный  Ожеро,  бесстрашный
Массена, Бертье уже близки к своему последнему часу; и тогда! что
станется  тогда  со  всем  войском... Эта  мысль  удерживает  мое
стремление; я уже не смею вдаваться в опасности, которые навлекли
бы неминуемое бедствие всей армии.

Через несколько дней мы  попытаемся в последний раз: если счастье
поблагоприятствует,  овладеем  Мантуей и  с  тем вместе  Италией.
Тогда, подкрепленный частью  войск, которая занята теперь осадой,
решусь на  все. Если  бы ко мне была  прислана восемьдесят третья
полубригада, три  тысячи пятьсот испытанных воинов,  я бы взял на
себя полную ответственность. Случиться может, что через несколько
дней мне мало уже будет и сорока тысяч человек".

Роковые   предчувствия   Бонапарта,  которые,   может  быть,   он
высказывал сильнее, чем в  самом деле чувствовал, не исполнились,
и счастье  не оставило французского  оружия. Наполеону достаточно
было нескольких  дней, чтобы  уничтожить все надежды  коалиции на
Альвинци и  на численную силу своих  войск. Трехдневное сражение,
кончившееся   знаменитой  победой   под  Арколем,   утвердило  за
французским  войском  то  превосходство,  против которого  тщетно