Обстоятельство  было довольно  затруднительное: в Лонадо  было со
мной всего  около тысячи  двухсот человек; я  велел представить к
себе парламентера,  снять с него повязку,  и сказал ему, что если
его начальник  имеет столько  самонадеянности, что хочет  взять в
плен французского главнокомандующего, то пусть попробует; что он,
как и все, должен  знать, что я в Лонадо со всей моей армией; что
все генералы и штаб-офицеры  его дивизии будут отвечать за личную
обиду, нанесенную  мне предложением о сдаче;  и объявил, что если
через восемь минут вся  их дивизия не положит ружья, то ни одному
из них не будет сделано пощады.

Парламентер, встретив меня в  Лонадо, казался очень удивленным, и
через несколько минут неприятельская колонна положила оружие. Она
состояла  из   четырех  тысяч  человек  пехоты,   двух  орудий  и
пятидесяти конников, шла от  Гавардо и искала спасения в бегстве;
не  найдя возможности  пробиться  поутру через  Сало, она  теперь
пыталась было открыть себе дорогу через Лонадо.

Восемнадцатого числа,  при восходе солнца, обе  армии стояли друг
против  друга в  боевом порядке;  однако ж  было уже  шесть часов
утра,  а еще  обе стороны  находились в  совершенном бездействии.
Тогда  я  велел  всем  своим  войскам  произвести  отступательное
движение, чтобы  привлечь на себя неприятеля,  потому что генерал
Серюрие, которого я ожидал  с минуты на минуту, должен был прийти
от Маркарио и таким образом обойти весь левый фланг Вурмзера.

Движение  это отчасти  удалось. Вурмзер,  наблюдая за  нами, стал
растягиваться вправо.

Едва  завидели мы  голову  дивизии генерала  Серюрие, бывшую  под
командой   генерала  Фиорелла,   который  атаковал   левое  крыло
неприятеля, как я и приказал генерал-адъютанту Вердиеру атаковать
редут, построенный  австрийцами посередине долины для поддержания
своего  левого фланга.  В то  же время адъютант  мой, батальонный
начальник  Мармон,  получил  повеление  обратить  на  этот  пункт
двадцать орудий конной артиллерии, чтобы одним их сосредоточенным
огнем   принудить  неприятеля   оставить  редут.   После  сильной
канонады,  произведенной  этими двадцатью  орудиями, левое  крыло
неприятеля  начало   совершенное  отступление.   Ожеро  напал  на
неприятельский  центр,  примкнувший к  башне Сольферино;  Массена
атаковал   правый  фланг;   генерал-адъютант  Леклерк,   с  пятой
полубригадой, пошел на помощь к полубригаде четвертой.

Вся кавалерия под командой  генерала Бомона направилась на правое
крыло  Вурмзера для  поддержания конной  артиллерии и  пехоты. Мы
торжествовали  на  всех пунктах  и  на всех  пунктах имели  самые
блестящие успехи.

Мы  отбили  у  неприятеля  восемнадцать  орудий  и  сто  двадцать
амуничных ящиков: урон его простирается до двух тысяч человек как
убитыми, так  и взятыми  в плен. Он разбит  совершенно; но войска
наши, утомленные  битвой, не могли его  преследовать далее как на
расстояние трех миль. Генерал-адъютант Фронтен (Frontin) убит: он
умер смертью храбрых.

Таким образом, в пять  дней кончена и другая кампания. В эти пять
дней  Вурмзер  потерял семьдесят  полевых  орудий, все  амуничные
ящики  своей пехоты,  от двенадцати  до пятнадцати  тысяч человек
пленными,  шесть тысяч  убитыми и  ранеными и почти  всех солдат,
прибывших с Рейна. Кроме того, большая часть его войска рассеяна,
и мы  в преследовании берем множество  пленных. Все наши офицеры,
нижние  чины   и  генералы  показали   при  этом  затруднительном
обстоятельстве великое мужество".

События  столь   удивительные  возбудили   в  высочайшей  степени
энтузиазм тех итальянцев, которые принимали участие в французской
революции,  а  люди,  придерживавшиеся  противной  партии,  упали
духом,   потому   что   имели   неосторожность  обнаружить   свое
удовольствие при прибытии Вурмзера и предварительно торжествовать
вместе с  имперцами будущее поражение французов  и изгнание их из
пределов  полуострова.  В   числе  этих  неосторожных  людей  был
кардинал Маттеи,  архиепископ Феррарский. Он  не только радовался
прибытию  австрийцев  и  временным  неудачам  французов,  но  еще
вооружал против  них свою  паству. После сражения  при Кастильоне
Наполеон приказал его задержать и привести в Бресчиу. Итальянский
архиепископ,   обращенный   на  истинный   путь  неудачей   своих
предприятий и  разбитием австрийцев, не  побоялся унизиться перед
победителем и просто сказал ему: согрешил!

Эта  выходка  и  это  наружное  смирение  удались  ему.  Наполеон
удовольствовался тем,  что приказал заточить его  на три месяца в
монастырь. Кардинал Маттеи был урожденный князь Римской империи и
впоследствии полномочный посланник Папы на съезде в Толентино.

Однако  же  дух  высшего духовенства  далеко  не  выражал духа  и
расположения итальянской нации в отношении к Франции. В Пьемонте,
Ломбардии и в легатствах революционная пропаганда находила многих
последователей. Миланезцы в особенности отличались преданностью к
французам,  и главнокомандующий  громко засвидетельствовал  им за
это свою благодарность. "Когда  армия отступала, - писал он им, -
то  некоторые  приверженцы  Австрии  полагали,  что  она  пропала
безвозвратно;  в ту  пору вы  сами не  могли догадаться,  что это
отступление  было только  одна военная  хитрость, и тем  не менее
показали ваше участие к  французам; вы при этом случае обнаружили
такое усердие  и такой  характер, которые приобрели  вам уважение
армии и приобретут покровительство французской республики.

Вы  с каждым  днем  все делаетесь  мужественнее, и  придет время,
когда   со  славой   выйдете   на  поприще   света.  Примите   же