Если  бы  три  человека   объявили,  что  я  сделал  какое-нибудь
преступление,  я  бы  не   мог  роптать  на  приговор  присяжных,
осудивших меня.

Неужели   же   представители  должны   ставить  правительство   в
необходимость  поступать и  несправедливо, и несогласно  с видами
политики?

Выслушайте  меня;  отстраните прижимки;  возвратите мне  уважение
патриотов.

И тогда, через час, если злым людям нужна моя жизнь... пожалуй...
я  так мало  дорожу ею,  я так  часто ею пренебрегал...  Да! одна
только  мысль, что  жизнь эта  может еще быть  полезна отечеству,
дает мне твердость переносить ее".

Эта  простая,   но  благородная  и   возвышенная  речь  заставила
представителей рассудить  о том, что они  имеют дело с человеком,
одаренным  большими   способностями  и   сильным  характером,  и,
следовательно,  должны отказаться  от всякой надежды  попрать его
своим самовластием  и преследованиями, не подвергая  вместе с тем
себя сильному  и продолжительному сопротивлению с  его стороны. И
потому,  соглашая  требования своего  честолюбия с  благоразумной
осторожностью,   Албитт  и   Салличети,  согласясь   с  генералом
Дюммербионом,   временно отменили  произнесенный  ими приговор  и
возвратили   свободу   генералу   Бонапарту,  "которого   военные
дарования и  познание местностей,  - сказано было  в отданном ими
приказе, - могут быть полезны республике".

В  это  время оборот  дел  по случаю  происшествий термидора  был
причиной,  что  управление   военным  комитетом  перешло  в  руки
старинного   артиллерийского  капитана   Обри,   который  перевел
Наполеона  в  инфантерию и  назначил  его  действовать в  Вандее.
Справедливо  обиженный  таким  распоряжением  и сознавая  в  себе
способности,  которых  не  хотел  употребить  на  столь  невидном
поприще, Наполеон  по прибытии в Париж  не замедлил представить о
сделанной ему  несправедливости на рассмотрение военного комитета
и говорил с большим жаром и пылкостью. Обри остался непреклонным;
он сказал  Наполеону: "Вы еще молоды;  надо уступить старшим". На
это Наполеон возразил:

"На поле  битв стареют  скоро, а я  сейчас только с  этого поля".
Должно  заметить,  что  президент  комитета никогда  не  бывал  в
сражении.

Столь твердый  и колкий ответ не только  не смягчил, но еще более
подстрекнул  упрямство  Г.  Обри.  Он  никак  не  хотел  изменить
сделанного  им  назначения,  а  Наполеон  предпочел  быть  скорее
отставленным от службы, чем уступить несправедливости.




                            ГЛАВА IV

      [Отставка. Тринадцатое вендемьера. Жозефина. Женитьба.]

Не любопытно ли видеть,  что будущий властелин почти целой Европы
остановлен  на своем  поприще и  вычеркнут из  списка французских
генералов приказом каких-нибудь Мерлена де Дуе (Merlin de Douai),
Берлие,   Боасси  д'Англа,   Камбасареса,   которые  впоследствии
наперерыв старались выказывать перед ним самое льстивое усердие и
всячески   домогались    одной   благосклонной   улыбки,   одного
одобрительного  мановения  того же  самого  молодого человека,  с
которым обходились теперь так немилостиво и так грубо!

Однако  ж  в числе  людей,  принимавших  участие в  происшествиях
термидора, нашелся человек, который  не захотел оставить совсем в
бездействии военных  талантов, обнаруженных Наполеоном при взятии
Тулона.  Человек этот  был Понтекулан, преемник  обриевой власти;
он, не  обращая внимания на ропот  господствовавшей тогда партии,
употребил Бонапарта при составлении планов для новой кампании. Но
и  это невидное  занятие, так  худо согласовавшееся  с характером
воина,  для  которого  деятельность,  слава  и  шум  оружия  были
необходимыми  условиями  жизни, показалось  еще занятием  слишком
выгодным,  слишком почетным  для человека, которому  хотели вовсе
преградить   дорогу  на   военном  поприще.   Летурнер,  уроженец
Ла-Манша,  занявший после  Понтекулана место  президента военного
комитета,  стал   поступать  с  Наполеоном  по   примеру  Обри  и
решительно отстранил  его от всякой должности,  так что Наполеон,
потеряв надежду  одолеть зависть  и предубеждения, но  и не желая
пасть  под самоуправной  рукой своих  недоброжелателей и  дать им
загубить военные  и политические способности,  которые сознавал в
себе, отвлек на минуту  свое внимание от дел Европы и обратил его
на Восток.  Ему во что  бы то ни стало  хотелось искусить судьбу;
природа, казалось,  создала его  для замышления и  совершения дел
великих, и  если Франция отказывала ему  в блистательном поприще,
то он надеялся открыть его себе на Востоке.

Полный  этой   мыслью,  он   составил  ноту,  в   намерении  дать
почувствовать  французскому правительству, что  выгоды республики
требуют  усилить  оборонительные  средства  Оттоманской  империи,
чтобы этой  мерой отвратить честолюбивые виды  на нее европейских
держав: "Генерал  Бонапарт, - писал  он в этой ноте,  - который с
самой  молодости служил  в  артиллерии и  руководил ею  при осаде
Тулона  и  в  продолжение  двух кампаний,  сделанных  итальянской
армией, предлагает  свои услуги правительству:  не благоугодно ли
будет дать ему поручение в Турцию?..