На этом  новом поприще он будет  полезен отечеству; и если успеет
поставить  силы турков  в  положение более  грозное, если  успеет
усовершенствовать способы защиты  их старых крепостей и построить
новые, то окажет существенную услугу Франции".

По  поводу этой  ноты Г.  Бурриенн говорит: "Если  б какой-нибудь
военный комиссар  вздумал надписать  на этой ноте  - дозволяется,
то, может быть, одним этим словом изменил бы судьбы всей Европы".
Но слово это не было написано. Внимание правительства, совершенно
поглощенное внутренней  политикой и борьбой  партий, помешало ему
заняться военными планами, последствия которых были и неизвестны,
и  еще  далеко  впереди;  Наполеон,  осужденный  на  бездействие,
продолжал жить  в Париже  без всякого занятия,  но Провидение уже
наложило на него свой перст.

Революция   не  замедлила   доставить  ему   случай  возвыситься.
Роялисты,  ободренные  термидорским  переворотом, рассыпались  по
разным  частям  Парижа  и  произвели восстание  против  Конвента.
Первый  успех был  на их  стороне. Генерал Мену,  подозреваемый в
измене, но  собственно виновный только в  слабости и обличенный в
неспособности,   которому  было   поручено   подавить  восстание,
совершенно  не  исполнил  своего  дела. Главные  члены  Конвента,
которые, несмотря  на ненависть свою к  якобинцам, подверглись бы
слишком явной опасности  при торжестве роялистов, испугались этой
контрреволюции и вспомнили, что изгнали, обезоружили, заключили в
темницы  множество усердных  патриотов,  которые теперь,  в таких
гибельных  обстоятельствах,  могли бы  подать  им важную  помощь.
Угнетатели воззвали  к угнетенным,  и те не замедлили  стать в их
ряды.  Но  надо  же  было назначить  предводителя  этому  наскоро
составленному  войску;  генерал Мену  был  признан неспособным  и
арестован; Баррас,  назначенный на  его место, имел  столько ума,
что предложил Конвенту  избрать себе помощником человека, который
гораздо  лучше  его знал  военное  дело. Он  напомнил о  генерале
Бонапарте, и  Конвент утвердил это  избрание декретом, немедленно
объявленным   Народному   Собранию,  в   котором   на  то   время
присутствовал и Наполеон.

Из Записок на  острове Святой Елены можно заключить, что Наполеон
целые полчаса оставался в  нерешимости и советовался сам с собою,
принять  ему  или не  принять  тот  важный пост,  на который  его
призывали.  Он  не  хотел  сражаться  против  вандейцев,  как  же
решиться  теперь  поражать парижан!  Но  судьба  увлекла его.  Он
решился.

И  меры, которые  предпринял  Наполеон, были  так успешны,  что в
несколько  часов роялисты  были  рассеяны и  восстание совершенно
усмирено.

Конвент наградил своего спасителя, назначив его главнокомандующим
всех войск внутри республики.

С  этого  дня  Наполеон  мог  уже  предвидеть,  что  скоро  будет
располагать  всеми  военными силами  Франции,  и  с этого-то  дня
вступил он подлинно на  первую ступень трона, потому что завладел
верховной властью в столице государства.

В  двадцать  четыре часа  какое  изменение в  его положении!  Еще
двенадцатого вендемьера  он был в опале,  безовсякой будущности и
до  того   утомлен  всеми  препятствиями,   которые  встречал  на
политическом  своем  пути, что  начинал  уже желать  безответной,
тихой, частной жизни, и узнав про женитьбу брата своего Иосифа на
дочери  первого   из  марсельских   негоциантов,  вскричал:  "Как
счастлив этот плут Иосиф!" А четырнадцатого того же вендемьера он
уж и  не помышлял  о частном быте.  Притесненный вчера, властелин
сегодня,  он  сделался  центром,  около  которого  вращались  все
происки,  все  честолюбия;  стал  душой всей  деятельности.  Юный
победитель мятежников  связал со своей  восходящей звездой судьбы
революции,  которыми  не могла  уже  управлять бледнеющая  звезда
Конвента.

Первым  делом Наполеонова  могущества было спасти  генерала Мену,
обреченного на гибель Комитетом.  Он спас его, оставив в утешение
недовольным свободу  смеяться над  неспособностью этого генерала,
которого прозвали le Mitrailleur.

Жители Парижа чувствовали нанесенное им оскорбление; недостаток в
съестных  припасах  усугубил  их  неудовольствие  против  военных
властей, и Лас-Каз рассказывает,  что раз, когда не хватило хлеба
для ежедневной раздачи жителям и многолюдные толпы окружали лавки
булочников,  Наполеон,  объезжая  улицы  в  сопровождении  своего
штаба,  был  встречен  народом  с  угрозами, все  более  и  более
шумными.  Положение  его  становилось  критическим. Вот  женщина,
ужасно тучная, размахивая  руками, завопила страшным голосом: "Да
что им  до нас, всем этим господам  офицерам; были бы сами толсты
да сыты,  а бедный народ пусть мрет с голоду,  - им и горя мало".
Наполеон сдержал  лошадь и закричал этой  женщине: "Эй ты, тетка,
взглянь-ка, кто  жирнее, я или ты?" А надо  знать, что в эту пору
Наполеон  был  очень  худощав.  Всеобщий смех  обезоружил  толпу;
главнокомандующий и его штаб спокойно продолжали дорогу.

Между тем  спокойствие Парижа потребовало, чтобы  жители его были
обезоружены. В то время, когда начальство приступило к исполнению
этой меры, перед главнокомандующим  предстал юноша лет десяти или
двенадцати  с просьбой  возвратить  ему шпагу  отца его,  бывшего
прежде начальником  войск республики.  Юноша этот был  Евгений де
Богарне.  Наполеон  исполнил его  просьбу  и обошелся  с ним  так
ласково, что растрогал чувствительного молодого человека, который
все  рассказал своей  матери,  и та  долгом почла  лично изъявить
Наполеону свою  признательность. Госпожа де  Богарне, женщина еще
молодая,   отличалась   в   высшем   обществе   и   красотой,   и