стабильное доминирование вывоза товаров над  ввозом  -- зависимость от ввоза
иностранных  товаров  и  инвестиций;  введение  всей территории  страны  под
контроль  государственного  аппарата  --  потеря  возможности контролировать
процессы  на  окраинах  и  в регионах;  активная  внешняя  политика,  начало
военного доминирования  в Европе -- отсутствие возможности оказывать влияние
на международную политику; и т.д.
     Следовательно,  внимание  к  екатерининскому времени  является  как  бы
вниманием "от противного". И здесь стоит задуматься, почему подобный интерес
возник и приобрел большой размах?
     Имя  Екатерины   II   ассоциируется   с  представлением  об  абсолютном
государственном и военном могуществе России. Именно  это  ключ  к восприятию
Екатерининской   эпохи  и   личности   самой  императрицы,  вызывающей  либо
восхищение,  либо  негодование. Тот  факт,  что наши современники столь явно
потянулись к чтению на екатерининскую тему, показывает рост подсознательного
недовольства общества самим  собой  и тем  положением, в  котором  находится
страна.  Попытка найти  ответ  на вопрос,  на  чем  строились  сила  и блеск
царствования  Екатерины  II,  заставляет людей  браться за  книги о  далекой
эпохе,  которая в массовом  сознании превращается  не просто в "золотой  век
русского дворянства", а в "золотой век" российской государственности вообще.


ОТ НАЦИОНАЛ-НИГИЛИЗМА К НАЦИОНАЛ-РОМАНТИЗМУ

     "Сколько вам Кремля свесить?"
     Б. Пильняк
     Секрет обаяния  Екатерины  II  во  многом  определяется  обаянием  силы
Российской империи. Откуда  же взялось это обаяние  в обществе, которое  еще
совсем недавно буквально тошнило от слова "государство"?
     Более  10 лет назад,  перед  крушением  Советского  Союза,  подавляющей
тенденцией  культурного  развития  нашей  страны   стал  т.н.  "национальный
нигилизм".  Советское  общество  с  мазохистским  сладострастием  каялось  в
совершенных и  несовершенных грехах. При чем не скрывало своих язв, это было
не  модно,  а  выставляло  на  показ,  как  нищий  на  паперти.  Нищие   так
зарабатывают.   Мы  тоже,   вернее,   на  нас  тоже  зарабатывали.  Подобное
малопривлекательное  шоу было превращено в  профессию целой когортой пишущих
людей. Кстати, побочным эффектом этого доходного ремесла явилось подорванное
наконец вековое доверие в России к печатному слову.
     Характерно, что в роли "стыдителей" выступали в основном авторы, совсем
недавно  прекрасно  уживавшиеся  с  советской  властью  и  создававшие,  как
Радзинский, бессмертные творения  о дружбе русского и индийского народов еще
во времена Ивана  Грозного.  История же  с  поисками останков Николая II,  в
которой  Радзинскому  активно,   но  негласно  для  публики  помогали  самые
высокопоставленные  чиновники   тогдашнего  МВД,  погрязшие  в  коррупции  и
преступлениях,   только  порождала  вокруг  писателя  ореол   противостояния
государству, замалчивающему исторические факты.
     После падения Союза  прежняя культурная тенденция несколько лет еще  по
инерции  оставалась  главной.  Но постепенно всерьез  паразитировать на  ней
стало  трудновато,  поскольку  книжный  рынок уже  был  переполнен  подобной
печатной продукцией и интерес к ней угасал. Ее не раскупали. Зато все больше
возрастал   голод   на   литературу,   посвященную  отечественной   истории,
заглядывающей  за  железный  занавес  вчерашнего  дня  с  его  депортациями,
геноцидом, лагерями и тюрьмами. Хотя бы в день позавчерашний.
     Обращение к национальной  традиции государственного строительства  было
неслучайным, поскольку ни одно государство не растет из воздуха.  Российское
общество осознавало этот простейший факт гораздо медленнее, чем национальные
общества других новых  государственных образований,  возникших на территории
бывшего  СССР.  Еще  давала  себя  знать прививка  "стыда", сделанная  перед
крушением Союза.
     Однако  шаг  был  сделан,  и  постепенно стало  ясно,  что  в  культуре
посткоммунистического    общества   национал-нигилизм    заметно    потеснен
национал-романтизмом. Вышли из подполья исторические общества, весь криминал
которых состоял в том, что они шили себе форму русских полков времен 1812 г.
и  расхаживали  по улицам со старинными знаменами. Ожили  некоторые старые и
возникли новые  исторические  журналы;  открытие  художественной  выставки в
Москве,  посвященной Екатерине  II, почтили своим присутствием самые высокие
чины столичной  администрации (срок ее пришлось несколько раз  продлевать по
просьбам посетителей), а празднование 850-летия Москвы было окрашено в такие
самоварные,   купольные   и  пряничные  цвета,  что   самому   патриотически
настроенному попугаю хотелось  заговорить на идише. Жаль,  что по аналогии с
днем  города в  Санкт-Петербурге,  где  по  улицам прогуливается  Петр  I, в
столице не гулял Иван Грозный  с опричниками и  не  рубил картонным  топором
бутафорские головы ряженых бояр.
     Словом, в  новых  условиях  на  книжном  рынке  остро  встал  вопрос  о
трудоустройстве вчерашних "стыдителей".  Необходимо было либо подстраиваться
под волну,  либо сидеть без денег.  Истории о том, как Сталин  в первые  дни
войны  прятался  под   кроватью,   которыми  еще  недавно  угощал  читателей
Радзинский,  не  то  чтобы  вызывали  критику  исследователей  (кто  же  нас
слушает?);  они больше  не интересовали публику -- наскучили, а ведь публика
платит. Или не платит.
     Поэтому  на  свет  Божий  оказались   извлечены  потускневшие  страницы
исчезнувших  в  подвалах  Лубянки  (а  как  без  нее?)  дневников Моцарта  и
восхитительный   шандал  с  экраном,  на   котором  была  изображена  княжна
Тараканова  за  старинным  венецианским  гаданием. Что-то  вроде  волшебного
фонаря,  где в  трепетном  свете язычка  пламени  оживает изящная головка  с
нежным профилем и плавают в тазу игрушечные кораблики со  вставленными в них
свечками.  Жаль  только, что  нигде  в  интерьерах  дворцов  XVIII  в. такой
оригинальной конструкции не найти. Там много каминных экранов -- и ни одного
"шандального". Но это так, мелочи...
     В данном случае важно  другое. Сменить  тему -- далеко не всегда значит
сменить содержание. Строго говоря, внутреннее  содержание, духовный подтекст
вообще сменить невозможно, поскольку о чем бы ни говорил автор, он все равно
говорит  о   самом  себе.   И  если  изначальная  историософская   установка
Радзинского  заставляла  его  помещать  умирающего  от  страха  Сталина  под
кровать, даже если он там и не был, то конечная установка заставит Екатерину
II  негласно приказать убить Петра III, а затем  младенца  Ивана Антоновича,
даже если  она этого  не  делала.  Любые  же конкретно-исторические  данные,
противоречащие подобной схеме, просто не будут замечены.
     Для того чтобы  развиваться дальше, любое общество должно иметь опорные
точки  в  своем   прошлом.  После  крушения  советской  идеологии,   которое
непосредственно предшествовало крушению советского государства, старые точки