последним  произведением  и  никто не будет мешать ему или смотреть на него,
то  он найдет опять концы порванных нитей; может быть, ему удастся соединить
их и продолжить работу, от которой его оторвали.
     Сердце матери не ошиблось.
     Когда  Поллукс  покончил со своим супом, он точно так же, как накануне,
подошел  к  столу,  но  вид его последней работы подействовал на него совсем
иначе, нежели вчера вид глины и воска.
     Глаза  его  засветились.  Он  ходил вокруг стола и так внимательно, так
пристально  всматривался  в  свое произведение, как будто в первый раз видит
нечто особенно прекрасное.
     В  нем  живо  проснулись  воспоминания. Он громко засмеялся, захлопал в
ладоши и пробормотал про себя:
     - Великолепно! Из этой вещи может кое-что выйти!
     Вялость  его исчезла, уверенная улыбка заиграла на губах, и на этот раз
он твердой рукой схватился за воск.
     Но  он  не тотчас же начал работу. Он только попробовал, сохранилась ли
сила в его пальцах и будет ли слушаться его материал.
     Воск  оказался  покорным,  он  гнулся и растягивался в его руках, как в
прежние дни.
     Значит,  страх,  отравлявший ему жизнь, страх, что он в тюрьме перестал
быть  художником  и  что  он  поплатился  своим  талантом,  может  быть, был
безумной фантазией!
     По крайней мере, он должен был попробовать, может ли еще работать.
     Никого  не  было,  чтобы  наблюдать за ним, и он мог начать свой смелый
опыт.
     Пот  выступил  у него на лбу от страха, когда он, собрав всю силу воли,
отбросил кудри назад и обеими руками схватил большой кусок воска.
     Статуя Антиноя стояла с наполовину оконченной головой.
     Удастся ли ему слепить эту прекрасную голову по памяти?
     Дыхание его ускорилось, пальцы дрожали, когда он начал свою работу.
     Но  скоро  его  руки  приобрели  прежнее  спокойствие,  взгляд его глаз
сделался пристальным и зорким, и дело начало подвигаться вперед.
     Прекрасное  лицо  вифинца  стояло  у  него перед глазами, и когда через
четыре  часа  его  мать заглянула в окно, чтобы посмотреть, что делает сын и
удалась  ли  ее  попытка,  она громко вскрикнула от изумления. Возле начатой
модели стояла голова императорского любимца, похожая во всех чертах.
     Не  успела  она  переступить  порог,  как  сын  бросился  ей навстречу,
приподнял ее, поцеловал в лоб и в губы и вскричал, сияя от счастья:
     - Матушка! Матушка! Я еще могу творить, я не погиб!
     После полудня пришел брат скульптора и увидал сделанное Поллуксом.
     Только теперь Тевкр мог вполне радоваться возвращению брата.
     В  то  время  как  оба  художника  сидели  вместе  и  резчик,  которому
скульптор   жаловался  на  плохой  свет  в  доме  родителей,  предложил  ему
докончить   свою  статую  в  светлой  мастерской  своего  учителя,  Эвфорион
потихоньку  пробрался  в самую глубину своей кладовой и принес оттуда амфору
с   благородным  хиосским  вином,  подаренную  ему  когда-то  одним  богатым
торговцем,  для свадьбы которого он обучал хор юношей гимну в честь Гименея.
Уже   двадцать   лет   он  хранил  этот  сосуд  для  какого-нибудь  особенно
счастливого   события.   Амфора   и  его  лучшая  лютня  были  единственными
предметами,  которые  Эвфорион  собственноручно  принес с Лохиады к дочери и
потом в свой новый домик.
     С  гордым  достоинством  певец  поставил  старую  амфору  перед  своими
сыновьями, но Дорида поспешно прикрыла ее руками и сказала:
     - Я  позволю  вам воспользоваться этим действительно прекрасным даром и
даже  сама  охотно  выпью  один  стакан  с  вами,  но  умный военачальник не
празднует   победу   прежде,   чем  выиграет  сражение.  Как  только  статуя
прекрасного  юноши будет готова, я сама обовью этот почтенный сосуд плющом и
попрошу тебя, мой старик, подарить его нам. Но не прежде!
     - Мать  права!  - вскричал Поллукс. - Итак, теперь амфора предназначена
для  меня, но, если вы позволите, мой отец снимет для вас ее черную смоляную
покрышку только тогда, когда моя Арсиноя снова будет принадлежать мне.
     - Именно  так, мой мальчик! - прервала его Дорида. - Но тогда я увенчаю
не только сосуд, но и всех нас душистыми розами!
     В  следующий  день  Поллукс  отправился  с начатой моделью в мастерскую
хозяина своего брата.
     Почтенный  художник  отвел  для  скульптора  лучшее  место,  потому что
высоко  ценил  его  и  желал  вознаградить,  насколько мог, бедного молодого
человека за несправедливость, нанесенную ему негодным Папием.
     Поллукс прилежно работал с восхода солнца до вечера.
     Он  с  настоящей  страстью  отдался  вновь  пробудившейся  в  нем жажде
творчества.  Вместо  воска  он  употребил  в  дело  глину  и вылепил высокую
фигуру,  изображавшую  Антиноя  в  виде  юного  Вакха, каким он явился перед
морскими  разбойниками.  Длинный  плащ  складками  легко  спускался с левого
плеча  до  ступней  ног  и  оставлял  его круглую, красиво изогнутую грудь и
правую  руку  совершенно  свободными.  Виноградные листья и гроздья украшали
роскошные  кудри,  и  шишка  пинии,  подобная  пламени, венчала его макушку.
Левая  рука  красивым  изгибом  была  поднята  вверх. Слегка согнутые пальцы
играли  длинным  тирсом,  который  упирался в землю и поднимался выше головы
нового  бога.  Возле  этой  несравненной  фигуры  юноши  стояла великолепная
амфора, наполовину скрытая под его плащом.
     В  течение целой недели, пока был дневной свет, Поллукс со всем жаром и
рвением  отдавался  своей  работе.  Перед  наступлением  ночи он обыкновенно
оставлял  работу  и  ходил  взад  и  вперед перед домом Павлины, но на время
отложил  попытку  постучаться  в  дверь и спросить о своей милой. Он знал от
матери,  как  заботливо  оберегают  от  него и от его родных его невесту; но
строгость  христианки,  говоря  по  правде,  не  помешала  бы ему попытаться
овладеть  своим  драгоценнейшим  сокровищем.  От  желания  даже приблизиться
теперь  к  Арсиное  его удерживал обет, который он дал самому себе: выманить
ее  из  ее  нового  надежного  убежища  не прежде, чем он приобретет твердое
убеждение  в том, что остался художником, истинным художником, который может
надеяться  создать что-нибудь великое и будет вправе связать судьбу дорогого
ему существа со своею жизнью.
     Когда  утром  восьмого  дня  своей  работы он отдыхал, хозяин его брата
подошел   к   его   произведению  и  после  продолжительного  рассматривания
вскричал:
     - Великолепно,  превосходно!  Мне  кажется,  наше  время  не  создавало
ничего равного этому!
     Через  час  Поллукс  остановился перед городским домом Павлины и сильно
постучал молотком в дверь.
     Ему  ответил  домоправитель  и  спросил, что ему нужно. Поллукс сказал,