Большая  часть  работников  и  ротозеев оставили пристань, но после них
пришли  другие  любопытные, которые уже не видели статуи в лежачем положении
на  обрушившейся  земле  и  теперь  обменивались мнениями насчет того, каким
образом она упала.
     - Буря  никоим  образом  не  могла  опрокинуть  эту тяжелую известковую
массу,  - сказал один канатный мастер, - да и притом она так далеко стоит от
оторвавшейся земли.
     - Должно  быть,  она  упала  вслед за земляными глыбами, - возразил ему
хлебопек.
     - Да, так оно и было, - подтвердил матрос.
     - Вздор!  -  вскричал  канатный  мастер.  -  Если  бы  статуя стояла на
оторванной  земле,  она  прежде  всего упала бы в воду и потонула бы в реке;
это ясно для каждого ребенка. Здесь действовали другие силы.
     - Может  быть, - заметил храмовый служитель, занимавшийся истолкованием
знамений,  -  может быть, боги низвергли гордую статую, чтобы подать Адриану
предостерегающий знак.
     - В  наше  время небожители уже не вмешиваются в дела людей, - возразил
сапожник,  -  но  в  эту  ужасную ночь спокойные граждане оставались дома, и
враги императора могли делать что хотели.
     - Мы - верные подданные, - прервал его хлебопек с негодованием.
     - Вы  - строптивая сволочь, вот вы кто! - крикнул в лицо гражданам один
римский  солдат,  который,  как  и  вся когорта, которая квартировала здесь,
служил  под  начальством  свирепого  Тинния  Руфа  в  Иудее.  -  Между вами,
поклонниками  животных,  ссоры  никогда не прекращаются, а о христианах, что
гнездятся  там  за  рекой,  по  ту  сторону  лощины, можно сказать все самое
дурное, и даже это не будет преувеличено.
     - Храбрый  Фуск  прав!  -  вскричал  нищий.  -  Эта  проклятая  нечисть
принесла  нам  чуму  в  дома. Где только появлялась зараза, там всегда можно
было  видеть  христиан  и  христианок.  Они приходили также и к моему брату.
Целые  ночи они оставались при его больных детях, и оба ребенка, разумеется,
умерли.
     - Если  бы  только  мой  старый легат Тинний Руф был здесь, - проворчал
солдат, - им всем пришлось бы не лучше, чем их распятому богу.
     - Я,  конечно,  не  имею  с  ними ничего общего, - возразил хлебопек. -
Однако  же  что  правда,  то  правда.  Это  тихие, ласковые люди, аккуратные
плательщики,  которые  не  делают  ничего  дурного и оказывают помощь многим
бедным.
     - Помощь?  -  прохрипел  нищий,  которому  дьякон  общины в Безе не дал
никакой  милостыни,  советуя  ему  работать.  -  Все  пятеро  жрецов великой
Сехметбогини. И разве это хорошо, что они отравили детей моего брата?
     ______________
     
     - Да  почему  бы им не убивать и детей? - спросил солдат. - Еще в Сирии
слышал  я  о  подобных  вещах,  а  что  касается  этой  старухи,  то я готов
отказаться от моего меча, если...
     - Послушайте  храброго  Фуска, он многое видал на свете, - раздалось из
толпы.
     - Пусть  мне  больше  не  носить  меча,  если  не они в темноте свалили
статую.
     - Нет,  нет, - возразил моряк решительно. - Она упала вслед за подмытой
землей; я видел, как она там лежала.
     - Уж  не  христианин ли и ты? - спросил солдат. - Или ты думаешь, что я
клянусь  моим  мечом  попусту?  Я, люди добрые, служил в Вифинии, в Сирии, в
Иудее  и  знаю  эту  нечисть.  Там можно было видеть сотни христиан, которые
отбрасывали  свою  жизнь, как износившийся башмак, из-за того, что не хотели
поклониться статуе императора и приносить жертвы нашим богам.
     - Слышите  вы? - прохрипел нищий. - И заметили ли вы хоть единственного
из них в числе граждан, которые помогали поднять статую снова?
     - Ни   одного   не   было   при   этом,  -  сказал  матрос,  начинавший
присоединяться к мнению солдата.
     - Христиане  сбросили  статую  императора  на землю, - закричал нищий в
толпу.  -  Это  доказано,  и  им  придется  плохо.  Кто  любит божественного
Адриана, тот пусть идет со мной выгонять их теперь из их домов!
     - Не  бунтовать!  -  прервал  солдат рассвирепевшего нищего. - Вон идет
трибун, он выслушает вас.
     Трибуна,  который проходил с отрядом солдат, чтобы встретить императора
при  въезде  его в город, толпа приветствовала громкими криками. Он приказал
замолчать и велел солдату рассказать, что так волнует граждан.
     - Очень  возможно,  -  сказал  наконец  этот,  по-видимому,  сильный  и
строгий  человек, который тоже, подобно Фуску, служил под начальством Тинния
Руфа  и  из  погонщиков дослужился до трибуна. - Очень возможно, но где ваши
доказательства?
     - Большинство  граждан  бросилось,  чтобы  поднять статую, но христиане
держались  вдали  от  этой  работы!  - вскричал нищий. - Ни одного из них не
было   здесь   видно.   Спроси   матроса,  господин,  он  был  тут  и  может
засвидетельствовать это.
     - Во  всяком  случае, это более чем подозрительно. Это дело должно быть
строго расследовано. Тише вы, люди!
     - Вот идет христианская девка! - вскричал канатчик.
     - Хромая  Марфа;  я  хорошо знаю ее, - прервал его нищий, - она шляется
по  всем  зачумленным домам и отравляет людей. У моего брата она торчала три
дня  и  четыре  ночи  и поворачивала детям подушки, пока не уморила их. Куда
она приходит, там оказываются мертвые.
     Селена,  которая  теперь  называлась  Марфой,  со  своим  слепым братом
Гелиосом,  называвшимся  теперь  Иоанном,  шла  по  дороге,  которая вела от
возвышенного берега к пристани, не обращая внимания на толпу.
     Она  хотела  нанять  там лодку, чтобы переправиться через реку. В одной
деревне  на острове, лежавшем против города, жили больные христиане, которым
она  несла  лекарство,  намереваясь ухаживать за ними. Уже несколько месяцев
вся  ее  жизнь  была  посвящена  страждущим.  Она  являлась  с  помощью  и в
языческие  дома, не боясь ни чумы, ни лихорадки. Щеки ее сделались свежее, а
в  глазах  сиял  какой-то  чистый,  мягкий блеск, освещавший строгую красоту
черт.
     Когда девушка подошла ближе к трибуну, он увидал ее и крикнул:
     - Эй ты, бледная девка! Ты христианка?
     - Да, господин, - отвечала Селена и спокойно пошла с братом дальше.
     Римлянин  посмотрел  ей  вслед,  и  когда  она  проходила  мимо  статуи
Адриана,  причем  опустила  голову  ниже, чем прежде, он повелительным тоном