бликами,  ударяясь о кафельную стенку;  казалось,  и само тело погрузилось в
мягкий свет, покрылось фосфоресцирующей патиной. Суставы  на сгибах, складки
и контуры тела  были словно очерчены серебряным грифелем; волосы под мышками
светились,  как зеленый мох. Время  от времени  Луций  шевелил конечностями,
вспыхивающими от этого только сильнее. Он смотрел на ногти на руках и ногах,
как  бы зарождавшиеся  у  него  на  глазах,  словно  в чреве  матери,  видел
сплетения кровеносных сосудов, герб на кольце на пальце левой руки.
     Наконец сигнал  рожка возвестил о приготовлениях к завтраку. Луций стал
подниматься  - нежный слабый свет побежал по стенкам.  Вот показалась  узкая
душевая  кабина,  раковина для умывания,  встроенная в  туалетный фарфоровый
столик. Кожа сильно покраснела от морской соли; он смыл ее  с себя под душем
с пресной  водой. Потом облачился в махровый халат  и  подошел  к туалетному
столику.
     Фонофор лежал под предметами,  распакованными из  несессера. Луций взял
его в руку и покрутил большим пальцем колесико постоянных  контактов. Тут же
из углубления в маленьком приборе, как из ракушки, раздался голос:
     - Костар на связи. Жду ваших приказаний.
     Затем последовало донесение, как то предписывает морской устав во время
хода корабля: долгота и широта, скорость, температура воздуха и воды.
     - Хорошо, Костар. Мундир готов?
     - Да, командор, я жду вас в каюте рядом.
     Луций набрал еще одну цифру, и раздался другой, более звонкий голос:
     - Марио на связи. Слушаю вас, командор.
     - Buon giorno(1), Марио. Машина на ходу?
     - Машина в порядке, отлично отремонтирована.
     - Ждите меня  в половине одиннадцатого на набережной,  корабль прибудет
без опозданий.
     -  Есть,  командор. Поговаривают,  в городе  беспорядки. Войска полиции
подняты по тревоге.
     -  А когда  в  этом городе нет  беспорядков? Следуйте только по Корсо и
вызовите охрану.
     Луций нанес на лицо белую мыльную пену и  прибавил света. Потом включил
бритву,  и  тонкая  сеточка из  изогнутых лезвий  зажужжала по  его  щекам и
подбородку.  Как  всегда  во  время  бритья,  на  него   нахлынули  приятные
воспоминания.  Он  вдруг увидел мысленным взором белых  аммонитов в  красной
каменной кладке и ощутил вековую надежность замшелых стен замка. Вспомнил он
и  о прогулках со своим  учителем  Нигромонтаном  вдоль  берега, и о цветах,
сменявшихся в череде времен года. За  каждым поворотом дороги красный замок,
удаляясь, появлялся в новом ракурсе.  Вот где нужно было оставаться -  зачем
только покидают такие места?
     - ---------------------------------------
     (1) Добрый день!(итал.).
     Раздался  второй  сигнал  рожка  - гости  начали  рассаживаться.  Луций
запаздывал. Он открыл дверь в каюту, где Костар разложил на койке одежду для
него.   Луций   стал   одеваться.  Костар   подал   ему  сначала  белье   из
светло-зеленого    шелка.    Потом    мундир,    тот   был    чуть   темнее,
серебристо-матовый,  цвета вереска, отороченный по  краям узеньким золоченым
шнуром.  Это  была  традиционная военная форма  кавалерийских отрядов горных
стрелков, которую  Луций с недавних  пор надел  вновь,  по прошествии долгих
лет,  отданных  изучению наук и познавательным  экспедициям. С  незапамятных
времен  в  этих  горнострелковых  войсках служили  сыны Бургляндии  - страны
замков.   Эти  войска  славились  своей  отменной  надежностью  и  неизменно
поставляли    двору   курьеров-егерей   для   передачи   тайных    депеш   и
собственноручных посланий. Офицеры-егеря всегда  были в свитах полководцев и
проконсулов; при каждом  верховном штабе рядом с монаршим пурпуром  мелькали
два-три зеленых  мундира приближенных егерей. Им доверялись важнейшие тайны,
и  зачастую  именно  они  были теми вестовыми, кто  доставлял  наивысочайший
приказ.  Их  маленький  корпус  и сейчас, во  времена межвластия,  удерживал
воедино командные высоты, скрепляя их между собой, словно пряжка, и не давая
им распасться.
     Костар происходил из тех семей, которые с самого начала селились внизу,
вокруг замков. Вторые и третьи сыновья с этих подворий уходили в море или на
войну, если не пытались  найти счастья  в городах, или жили и  кормились при
монастырях, не  принимая  духовного  сана.  Позднее они иногда  возвращались
назад, к своим родным очагам, с покрытыми  мхом кровлями, где для них обычно
находилось местечко. На них всегда и везде можно было положиться, где бы они
ни появлялись,  -  вольные братья-монахи, поступившие в  услужение. Луций  и
сегодня  был растроган, видя, как Костар с напряжением вглядывается  в него,
стараясь подать  ему  каждую  вещь  как  раз  в  тот момент,  когда  она ему
понадобится.  Воткнув  Луцию фонофор в нагрудный  карман  и смахнув  платком
последние следы  воображаемого налета с пуговиц и шпор, он отступил  на  шаг
назад и внимательно осмотрел творение своих рук.
     Луций любил  эту тщательность  в мелочах;  для него она  была  одним из
подспудных  признаков  незыблемого  существования  порядка,  как  бы  высшим
проявлением  инстинктивного усердия. Но еще он чувствовал в этом  и любовь к
себе. Взгляд его благожелательно задержался на Костаре, когда тот безмолвным
поклоном дал ему понять, что все в его облачении безупречно.


     В  кают-компании  "Голубого  авизо"   царило  приподнятое   настроение,
характерное  для  последнего дня  морского  плавания. Вентиляторы  с  тонким
жужжанием гнали прохладный и  ароматизированный воздух, а из аэроионизаторов
с  треском вылетали  искры.  Гомон  голосов в освещенном утренним солнцем  и
играющем  бликами  волн  помещении  сопровождался звоном посуды  и выкриками
стюардов, мелодично оповещавших через подъемник буфетную о принятых заказах.
     Поздоровавшись, Луций поискал для себя место у окна. Цвет  воды был все
еще таким, как в открытом море, - густая кобальтовая синь.
     Вспоротые килем,  поднимались  на  поверхность тугие стеклянные морские
струи.  В их водовороте  мертвенная синь  оживала, отливая оттенками  узоров
мрамора и пышных цветов. Белые пузырьки сверкали, словно жемчужные гроздья в
темной оправе.
     -  Вот  где  можно  понять Гомера, приписывающего  морю  цвета  черного
винограда. Тут  и более дерзкие сравнения могут показаться оправданными, как
вы считаете, командор?
     Это спросил  маленький человечек,  похожий на гнома,  сидевший напротив
Луция и проследивший за его взглядом. Тело  его было уродливо искривлено,  а
лицо по-стариковски сморщенное, хотя и выражало детское удивление. Человечек
был  одет небрежно, в  серый  костюм, на  лацкане которого  красовались  два
скрещенных  молоточка  из  ляпис-лазури. В  правой руке он  держал  грифель,
кончиком которого  водил  по  строчкам  дневника. Перед его  тарелкой  стоял