побуревшим холмам,  на  которых стоят зеленые башни. Там  нас  ожидают  вещи
пусть менее красочные, зато куда более удивительные.
     На этой  фразе Горный советник закрыл красный блокнотик и убрал грифель
на место. Он только еще добавил:
     -  Остановимся пока на этом,  Стаей. Сейчас у вас есть фонограмма  трех
первых глав; я хотел бы прочитать сегодня вечером у себя в "ракушке" готовый
машинописный текст. Я останусь в городе до среды... Нет, спасибо, не  нужно.
Только поставьте мне бутылочку парэмпайра на камин. До вечера, Стаей.
     Он прижал к себе фонофор и кивнул Луцию:
     -  Я  пойду сейчас уложу вещи. -И, как  и полагалось Горному советнику,
пожелал: - На-гора, командор! Счастья вам и удачи. Не забудьте про агаты.


     В  кают-компании  царило  оживление.  Передавалась  текущая информация,
прослушивались   последние  новости,  уславливались  о  встречах  в  деловых
конторах Гелиополя,  нарастало радостное возбуждение, переходящее в веселье,
привычно возвещающее о прибытии и скором расставании.
     Стюард убрал  посуду. Оба соседа,  оставшиеся сидеть  за столом и после
того, как распрощался Горный советник, тоже  кончили завтракать и углубились
в разговор.  Один из них, Орелли, молодой  профессор истории  культуры, тоже
имел   фонофор   академика.  Профессор  был   высокого  роста   и   крепкого
телосложения;  весь его гордый облик был отмечен осознанием  свободы духа  и
чувства  собственного достоинства.  Сильное солнце по  ту  сторону  Гесперид
оставило свой след на его загорелом лице. В интонации его голоса и  в манере
вести  диалог  проглядывал  оптимизм,  даже  идеализм,  делавший  сторонника
подобной точки зрения уязвимым в споре и все же вызывавший к нему симпатию.
     Другой, одетый в алюминиевого цвета форму технократа-специалиста, носил
такого  же  цвета институтский  фонофор.  При виде золотого,  универсального
фонофора  Луция, он поднялся и поклонился.  У  него был узкий череп, высокий
лоб,  переходивший в лысину с пышным венчиком рыжих волос на  затылке. Брови
чуть светлее, скорее пепельного цвета, а глаза голубые, с белесой поволокой,
и  как бы повернуты несколько вовнутрь, так что центр  поля зрения находился
примерно  в  двух  пядях от  переносицы.  От этого  взгляд огромных  зрачков
делался жестким  и прицельным, казалось,  он  все  время  следит за  кем-то.
Улыбка этого человека,  который был, по-видимому, одного возраста с  Орелли,
тот называл его Томасом, была злобной и язвительной, что усугублялось, когда
он бросал реплику. По нему было  видно, что он не давал  сбить себя с  толку
цветистостью  и  эмоциональностью  речи,  а  сухо  взвешивал  каждое  слово,
проверяя его на  логичность. Неусыпно высматривал  он любую  брешь в натиске
противника, каждое беззаботно пропущенное уязвимое место и тогда тщательно и
с наслаждением выбирал разящую стрелу. Очевидным было, что для него важно не
просто поразить цель, но и причинить боль, поражая ее.
     Луций  спрашивал себя, что могло  связывать таких разных людей.  Может,
старая дружба со студенческих лет, с которой  не хочется расставаться.  Ведь
мы храним не только свои воспоминания о прожитых годах, но  и память о наших
друзьях  тех  лет, как бы платим им  дань  благодарности за старое,  забывая
зачастую все дурное. "Mange de  la vache enragee"(1). A мог одержать верх  и
принцип притягивания противоположностей, столь часто наблюдаемый у одаренных
людей. Ведь мы испытываем тягу к  противоположному не  обязательно только по
половому признаку.
     - Ты  все  такой же,  как  был, Конрад,  -  услышал  он  слова  рыжего,
обращенные к Орел- - ---------------------------------------
     (1) Здесь: не один пуд соли съели (фр.).
     ли, -  с  твоим  пристрастием  к  диковинным  блюдам  и  излишествам  в
приправе.  Если  убрать все внешние красоты, то от твоей Лакертозы останется
только  полуразрушенный  кратер  на  пустынном  вулканическом  острове,  где
возникла самобытная цивилизация.  Людишки  занимаются на  морских  просторах
наполовину  торговлей,  наполовину  пиратством. Морской идол стал  городским
божеством. То, что нам надо узнать от вас, Конрад, так это факты,  а не ваши
мнения.
     - В таком случае наймите на службу фотографов.
     - Вот тогда-то кое-что из чудес прояснилось бы побыстрее.
     - Конечно, ведь пленка не способна даже запечатлеть все оттенки  цветов
радуги.
     Орелли помолчал какое-то время, потом сказал:
     -  Твои  возражения  важны   для  меня,  мне  надо  перепроверить  свои
зарисовки.  В красках ты ничего не смыслишь. Ты из тех архитекторов, которые
возводят одни столбы, но никак не арки.
     Смягчившись, он добавил потеплевшим голосом:
     - Томас,  я  думаю,  что  у тебя появится  представление о  сложившейся
жизненной формации, которую  мы называем цивилизацией, если ты составишь мне
компанию  за  час  до захода солнца и отправишься  со мной  на тот скалистый
утес, который зовется Южным Горном.
     Он повернул к себе аэроионизатор и откинулся  назад. Собеседник  внимал
его   словам  наполовину   благосклонно,  наполовину   снисходительно,   как
воспринимают лепет ребенка, давая ему возможность показать себя.
     -  Там,  в  скалистых  пещерах,  гнездится  разновидность  альбатросов,
крупных морских разбойников, охотящихся на рыб. С незапамятных  времен птицы
эти  -  священные  животные и поэтому не  столь пугливы, до них  даже  можно
дотронуться  рукой.  Можно видеть, как они, стоя на своих  неуклюжих  ногах,
отдыхают  на  скалах,  раскинув  крылья.  Неподвижные  зрачки  блестят,  как
отшлифованные красные стекляшки.
     Я часто задавал себе вопрос, видят ли  они свою добычу уже со скалы или
просто  совершают  периодически  вылеты на места ее нахождения. Распластав в
воздухе невероятно мощные крылья, узкие и резко  загнутые назад, словно серп
косы,  они парят серебряными  птицами даже при  слабом  встречном ветре  над
темно-синей морской глубиной.
     С королевским спокойствием, словно набирая  силу, описывают они широкий
круг, удаляясь от скалистого мыса. Потом  стремительно  падают вниз, подобно
дьяволу, врезаясь в толщу воды.
     И  каждый  раз  я  чувствую, как напрягаются  мои  глаза,  следя  за их
молниеносным  падением, когда они, сильно уменьшаясь,  сливаются визуально с
серебристой   пеной   морских  гребешков.  Упиваясь  этим  зрелищем,  так  и
представляешь, что ощущение пространства, свойственное этим  смелым  птицам,
передается  и  тебе  и  что  все  вокруг  блестит  еще  ярче  и  стекленеет,
отвердевая, как остывающая серебряная монета после чеканки.
     В этот  час жизненный  мир  Лакертозы  уплотняется до  предела, как  бы
убирается  в  себя, закрываясь, словно  плод.  Море тогда вздымается вокруг,
образуя  чашу,  и цвет  его  сливается  с  цветом неба, и  все  пространство
смыкается в единый голубой шар.