шелохнувшись и не проронив ни звука, она  наткнулась на меня, как на статую,
пылавшую в темноте жарким пламенем. Она...
     Луций изогнулся  вокруг  колонны, чтобы  увидеть говорящего, -  это был
молодой Бомануар,  возвращавшийся из Бургляндии в  Военную школу. Он делился
со своим другом впечатлениями проведенных каникул.
     Тот засмеялся.
     -  Это очень похоже на тебя, Франсуа. Doux et dur!(1) Аэроионизаторы на
колоннах искрили беспрерывно. Маленькие аппараты  на столах только усиливали
их действие.  Зал  работал,  словно  гигантский  мозг,  продуцирующий  серии
внутренних   монологов,  рассказов,   воспоминаний,  связных  и   бессвязных
комбинаций,  возникающих будто  во  сне. Легкая корабельная качка убаюкивала
волю.  Она  лишала мысли  резкости,  скругляла острые  углы  в разговорах. И
выносила наверх все  праздное,  салонное,  искрометное. На  "Голубом  авизо"
царила та  же свобода духа, что и в стране замков.  Даже  Шолвин, банкир  из
парсов  и финансовый  советник  Проконсула,  вечно занятый делами,  похвалил
пребывание на  корабле,  назвав его весьма приятным, "поскольку  мозг  здесь
продолжает работать абсолютно бесплатно".
     То,  что  в  таких  поездках  была  крайняя необходимость,  можно  было
заключить уже  по тому, с каким удовольствием воспользовались  все кораблем,
обеспечивающим комфорт  и уют  на старомодный лад. Политиков и всех тех, кто
активно плел узор интриг,  временами тоже  охватывало желание воочию увидеть
сплетенный ими  узор, и не в виде нитей, за которые каждый  из них дергал  в
отдельности,  а как произведенную продукцию в готовом виде. Быть  зрителем -
одно  из самых древних и великих желаний человека: стоя по другую сторону от
распрей,  любоваться их  зрелищем.  Это  настроение,  общее для всех,  стало
как-то особенно очевидным к концу - ---------------------------------------
     (1) Нежный и суровый! (фр.).
     морского путешествия - все словно в последний раз прохаживались по фойе
перед тем, как раздастся последний звонок.


     У другой  колонны, у  входа  с надписью: "Ici on ne se  respecte  pas",
стоял  мессир  Гранде;  Луций  увидел  его  краем  глаза,  не   меняя  своей
мечтательной позы. Если кто и не был подвержен всеобщей светскости, царившей
на  "Голубом авизо",  так это  был  мессир Гранде,  похвалявшийся  тем,  что
непрерывно несет службу.
     Луций почувствовал, что  мессир  Гранде злобно уставился на него и  тех
двоих  егерей.  Глаза  этого  человека  выражали  беспокойство,  белки  были
желтыми, а лицо имело оливковый оттенок. Черты его лица все время двигались,
он  жевал  губами,  мышцы дергались,  словно  в  них сжимались и разжимались
маленькие пружинки.  Про него говорили, что он, отдыхая в  саду Центрального
ведомства от заседаний, сбивал ударом прута головки цветов.
     Не поворачивая  головы,  Луций взял фонофор и набрал одну из постоянных
линий связи. Ответил твердый, словно мраморный голос:
     - Проконсул, приемная.
     Патрон  придавал большое  значение  тому,  чтобы  все, что исходило  из
Дворца, было без сучка и задоринки.
     - Говорит  "Голубой  авизо", командор де  Геер. Тереза, не  запишете ли
меня на прием на вторую половину дня?
     - Замечательно, что вы прибываете, командор.  Патрону недоставало  вас.
Вы будете на обеде?
     - Нет,  спасибо,  Тереза,  мне не  хочется  переодеваться. Донна Эмилия
принесет мне на- верх что-нибудь перекусить.  Пусть заберет  также  Аламута.
Конец связи, до встречи.
     Он вышел, не  оглядываясь. У  него сразу испортилось  настроение  из-за
разговора, словно он сделал  это по принуждению; к  тому же  ему показалось,
что в голосе его была скованность.
     Так подают реплики на провинциальных сценах или проговаривают монолог в
плохой  пьесе.  И  такой  дьявол,  как  мессир Гранде, сидит  и  слышит  всю
подноготную, едва прикрытую либретто.
     Луция не столько раздражала проявленная им слабость, сколько то, что он
сам это почувствовал: осознавая свою слабость, невольно подпадаешь  под ауру
страха,  окружающую инквизитора, тем  самым признавая  и  его притязания  на
тебя. Поражение начинается с утраты непринужденности поведения.
     Небо  сияло  безоблачной  голубизной. Солнце поднялось  уже высоко,  но
воздух  все еще дышал свежестью.  Ручки на  окнах  и дверях  кают и  поручни
"Голубого авизо"  сверкали  позолотой.  Корабль  низко сидел в воде.  Медный
котел блестел, как пузатая  фляжка,  из горлышка которой сипел  пар. Команда
надраила его на совесть,  чтобы сразу сойти на берег. Луций вспоминал каждый
раз, глядя на  него, те  пароходики, которые ему  дарили на Рождество. И это
тоже входило в намерения задуманного в старинном стиле морского путешествия.
Всем надоели высокие скорости и современные формы  судов. В них  было что-то
акулье.  И  кроме того, они постоянно будили  воспоминания  о страшных днях.
Старинные  лее  корабли  таили в себе  прелесть  путешествий  морем и потому
заново возрождались  к жизни  во всем  многообразии форм.  С  ними прекрасно
сочеталась  также  идея беспрепятственного подчинения  себе времени,  словно
утратившего свою беспредельную власть.  И  мода тоже  приспособилась  к этим
настроениям в обществе. Среди фабричных одежд  трудового люда, спешившего на
работу, в общей массе замелькали костюмы покроя  и материала времен расцвета
буржуазии -  из тафты и шелка, в полоску и с яркими  цветами, словно порхали
бабочки,  разбуженные  осенним солнцем.  Модельеры  следили за  исторической
последовательностью  в смене рисунка набивных  тканей,  стилизовали  его и в
настоящий момент добрались до тех дней доброго старого времени, когда Фиески
стрелял в Луи Филиппа.
     Корабль шел тихим ходом, он приближался к островам, следуя  по сигналам
лоцманской службы  Гелиополя.  Капитан застыл  на мостике,  словно  кукла на
игрушечном  корабле. Его синий  фрак с золотыми пуговицами и  цилиндр только
усиливали  это  впечатление. Луций поднялся на носовую  палубу и  перегнулся
через  борт. В заливе водилось много  морской  живности, и  в  тихих лагунах
между островами она поднималась из глубин на поверхность.
     Еще  устремлялись,  несмотря на  близость  рифов,  тучи  летучих  рыб к
поверхности  воды.  Луций видел  на глубине убегавшие из-под корабля тени  с
мраморными  разводами   на  спинах.  Сверкая  на  солнце  перламутром,   они
выстреливали в воздух,  как ракеты.  Чуждая им воздушная среда заставляла их
деревенеть, плавники расправлялись  с сухим  треском,  как  костяные  веера,
отливая радужным блеском опала; концы ложных ребер, проткнув кожные складки,
торчали,  как китовый ус из корсета  андалузского  шелка. С  каждого кончика
острия в море падали перламутровые капли. Лег-  кий встречный ветер раздувал
плавники летучих рыб;  спинки блестели,  переливаясь  всеми  цветами радуги.
Взгляд успевал ухватить тончайший рисунок чешуи и огранку блестящего глаза с