врагом, по любому живому существу - будь то каракатица или чудище.
     Параллельно  с  этим  фиксируется  еще нечто, не менее чуждое рассудку.
Начинается осознание взаимосвязей иного рода,  чем те, к которым мы привыкли
в  жизни,  а именно  архитектоники  башен.  Это  сковывает  дух,  вызывая  -
---------------------------------------
     (1) Башни Грез (лат.).
     внутреннее  напряжение  и   удивление,  соперничающие  с  нарождающимся
страхом грядущего уничтожения. Дух как  бы мечется между Сциллой и Харибдой,
с трудом сохраняя равновесие. С одной стороны - абсолютная пустота, с другой
- близость сил, недоступных для органов человеческого восприятия.
     Подобное удивление охватило бы нас, если бы мы смогли увидеть жизненный
дух в его  материальном обличий -  в виде всемогущего оплота любви и вражды.
Растения, животные, люди образовали бы  тогда  одну  гигантскую фигуру,  как
металлические   опилки   в  силовом  поле.  Они  воссоединились  бы,  создав
причудливо-великолепную,  но  никому  не  нужную  модель  мира.  Космический
пришелец, которому неведомы  любовь и  боль, оказавшись в плену таинственных
мистерий, нанизал бы с  помощью  могучего  магнита  диковинные  цепи из этих
ничтожно малых существ.
     Но здесь  не то, здесь все иначе. Нет хитросплетения страстей, путаного
и  в  то  же  время  такого понятного рунического  письма  жизни.  Мир  духа
проступает в голом виде, в ореоле слепящего света, который не воспринимается
человеческим глазом.  В этом мире открываются  взору суровые и торжественные
картины, обнажаются горние планы, сокрытые обычно в выси недоступных для нас
святынь.
     Излишество  постоянно стремится облегчить, расцветить то, что есть мера
жизни. Где хаос,  там мы чувствуем себя как дома. Здесь же  на передний план
выходит упорядоченность системы. Единственный властелин на этой пустой сцене
- свет,  не  преломляемый  и  не смягчаемый другой средой.  Поток  его лучей
льется  с  безжалостной  прямотой.  Здесь нет перехода  красок,  нет  нежных
переливов  и  оттенков,  нет  сумраков  лесных  и  морских   глубин,   смены
атмосферных  явлений.  Кругом пустыня  без запахов  и звуков и без  погодных
изменений.
     На золотой блеск дюн и макушки холмов ложатся лазоревые тени. Подводные
камни  и рифы сверкают, как  хрусталь. Небо над этим  океаном света как туго
натянутый шатер из тончайшего черного шелка.
     С берегов мертвого моря нагоняют вокруг себя ужас семь  отвесных вершин
turres  somniorum, похожих скорее  на пилоны  или обелиски, чем на  вулканы.
Изящные   призрачно-зеленые  башни,   имеющие   форму   усеченных   конусов,
поднимаются  на  огромную  высоту.  Зубцы  их слепят  глаза  первозданностью
венчающих  их  корон,  вид  которых будит  воспоминания  о вечных  снегах  и
ледниковых поясах.
     Когда восходит солнце,  семь вершин выбрасывают  тонкие кроваво-красные
языки. Невзирая на долготу дня, огненные языки, как бы торопясь, вылетают  с
невероятной  быстротой, и  путника охватывает ужас, а что,  если один из них
молча  лизнет его.  Они  напоминают  острие компасной или часовой стрелки, с
помощью которых  свободное  сознание контролирует  себя.  Соприкоснувшись  с
ними, дух его догадывается, что мера и  порядок определяются универсумом.  И
он  понимает, что линии, окружности  и все простые геометрические фигуры  не
что   иное,   как   бездна  мудрости.   Одновременно   его  задевает  крылом
разрушительная  сила; он  чувствует, как  под  сверхмощью света  того  гляди
рассыплется его несовершенный механизм.
     Turres  somniorum  возвышаются  на  фоне серебристой гряды Кавказа.  Их
основание  покоится на  золотисто-рыжих  холмах.  С  каждым шагом, с которым
приближается  к  ним  путник,  вид  их  все  величественнее.  Вершины  сияют
фантасмагорическим   великолепием.    Постепенно    глазу    открывается   и
кристаллический лес у их подножия, высокие заросли  из минералов цвета давно
потухших пожаров. Кристаллы-великаны, имеющие форму копья или клинка, стоят,
как  серые  или  аметистовые  мечи,  чье  острие  опалено  знойным  дыханием
космических кузнечных горнов.
     Внизу  под  их  кронами  царят  серо-опаловые  сумерки.  Тщетно   будет
размышлять смертный, ползающий муравьем у подножия венка из монолитов, об их
происхождении. Науке  туда доступа  нет.  Можно,  пожалуй, предположить, что
здесь буйствовали первопричинные естественные силы, бесконечно превосходящие
известные нам виды огня,  - неважно, вышли ли они  из недр или появились  из
космоса. Когда-то,  в  свой  далекий звездный час, эти космические  изумруды
горели ярким светом, семикратно сверкая в сонме творений, собранных в высшие
констелляции. Только здесь становится  понятно,  как бесконечно  истинны все
великие  космогонии  и мифы  о  сотворении  мира  по  сравнению с  химерными
измышлениями разума.
     Поэзия  проникает   глубже  в   суть   вещей,  чем  научное   познание.
Неискушенный дух смелее глядит на эти миры. Искатели  возвышенного чувствуют
себя естественно и непринужденно в тех сферах, где  сведущего и посвященного
в тайны охватывает страх. Так и Фортунио воспринимал кристаллический лес как
венок из  кубков, вершины - как  выдолбленные  плоды или  чашечки  цветов. И
поразительные открытия были ему наградой за эти наивные образы.
     Поэтому  восхождение  на изумрудные  башни и  проникновение  в их чрево
должно быть описано его словами:
     "Я  разбил  стоянку  у  подножия  самого южного из зеленых вельмож. Уже
самая первая,  незначительная  разведка показала, что восхождение  возможно.
Крутизна  отвесно  падающей кристаллической  стены была  прошита  ленточными
поясами, а  уступы своим расположением напоминали древние пирамиды. И вообще
законы  мира кристаллов проявлялись здесь в классической форме, в  ее высшей
степени.  Карабкаться  вверх  по  узким,  но  четко  оформленным граням было
нетрудно,  тем  более  что  тело  почти  не чувствовало  гравитации.  Так  и
казалось, сама идея придает ему крылья, и оно вот-вот взлетит.
     Я поднимался,  чтобы встретить  свет в его полную силу  внутри кратера,
когда солнце  будет  стоять  высоко. В этот час  великаны  подтягивают  тени
вплотную  к себе. Когда тень приближается к  ним, она  темнеет, принимая все
оттенки  свертывающейся крови.  И на дальних  вершинах,  на огромных  жерлах
кратеров и крутых отвесных морских берегах тени тают в этот час и  ложатся у
вершин темной  каймой,  как  узким  серпиком.  Постепенно  свет  завладевает
пространством, а зеленые башни  становятся  похожими на бугорки на громадном
серебряном щите, который по мере подъема увеличивается в размере и сияет все
ярче и ярче.
     Когда я взобрался на зубцы, солнце  стояло  в  зените.  Свет был  такой
силы,  что  искажал  формы  и  превращал все  вокруг,  расплющивая,  в  один
сверкающий  серебром  диск.  Более  долгое   пребывание  наверху  создавало,
несмотря  на маску, опасность для глаз; поэтому я,  коротко взглянув вокруг,
начал спускаться в жерло кратера.
     Над  изумрудным огарышем  полыхала  ослепительная белая корона, подобно