фонофор академика.
     -  Comme  d'habitude(1), - сказал  Луций стюарду, выросшему  у него  за
спиной.
     - Comme d'habitude, - повторил тот, и было слышно, как он пропел вниз в
клеть подъемника:
     -  Le  dejeuner pour  le  Commandant  de  Geer!(2)  После  этого  Луций
повернулся к человечку-гному и подхватил нить разговора:
     - Как  это получается, господин Горный  советник,  что море  показывает
свои красивейшие краски,  только испытав чужеродное вторжение, я имею в виду
- у побережья, в гротах, в кильватере судна или морского животного?
     - ---------------------------------------
     (1) Как обычно (фр.).
     (2) Завтрак для командора де Геера! (фр.).
     - Как любимый  ученик  уважаемого  мною мэтра  Нигромонтана, вы  должны
знать это даже лучше меня. В его учении  о цвете наверняка найдется пассаж о
влиянии белых пяген на цветовые обрамления.
     Луций мог дать по этому  вопросу справку,  воспоминания о былых беседах
ожили в нем.
     -  Если я  правильно припоминаю, он связывает  это влияние  с  одной из
своих любимых идей - королевским приоритетом белого цвета. Чем ближе к нему,
тем важнее роль данной краски, равно как и король определяет для знати  ранг
титула  и его  смысл. Белый цвет - основа  всей гаммы цветов и красок,  и  в
живописи тоже. Ценность жемчужины в том и состоит, что  она делает наглядной
эту  истину. Учитель однажды заговорил об этом, когда мы наблюдали за  парой
красногрудых снегирей в заснеженном лесу.
     - Отлично,  командор.  Я  вижу, вас  не  мучили  сны.  Что же  касается
чужеродного,  то можно и так сказать, что материя сравнима  с нераскрывшимся
плодом  и  ее  красота  станет  видимой, только  когда чужеродное  вторжение
надрежет  ее, как  плод,  ножом.  Лишь  шлифовка  выявляет истинный рисунок,
скрытый в камне. Вам бы надо посмотреть мою коллекцию агатов.
     - Если я вас правильно  понял, господин Горный советник, красота всегда
есть следствие нарушения первоосновы?
     - Можно и так сказать, поскольку абсолют лишен красоты. Но тем самым мы
вторгаемся в  метафизику  боли. И  лучше  не  пользуйтесь этим  методом;  вы
сорвете  аплодисменты,  которые  не доставят вам радости.  А  кроме того, вы
приближаетесь к возрасту,  когда  на  происходящее  гля-  дят  уже  с другой
стороны,  предполагая, что это  сама материя сбрасывает с  себя покровы  при
выпавших ей испытаниях.  На каждый стук она дает ответ, и тем щедрее, чем он
будет  тише. Для  каждого ключа у нее заготовлена своя сокровищница.  К этим
ключам относится, как вам известно из  учения  Нигромонтана о  поверхностях,
также и свет.
     -  Это я хорошо  помню.  Неустанно исследуя и  во время своих  прогулок
тоже,  он  любил  прибегать  к  понятию  "сечение"  -  так, он  считал,  что
универсум, открывающийся нашему взору, представляет собой всего лишь одно из
мириадов сечений,  какие только возможны. Мир - как книга, из многочисленных
страниц которой мы видим одну ту, что открыта.
     Он  часто также говорил, что чем тоньше  сечение,  тем шире возможность
открытия.  Можно  достичь такой  степени  тонкости среза,  которая  позволит
предположить, что поверхность и глубина идентичны, как секунда и вечность. В
качестве  примера он  приводил едва  заметное появление разводов  на  старом
стекле, мыльные пузыри и радужное мерцание  маслянистой пленки на лужах. Мир
нигде  не  бывает столь  красочным, как в тончайших  своих оболочках, и  это
свидетельствует,  что  богатства  его  кроются в эфирном пространстве.  Я бы
несомненно  больше  понял  из всего этого, если  бы он  посвятил меня  в две
смежные области - учение о том,  что такое Ничто, и учение  об  эротике, над
которыми он работал. Но я был тогда слишком неопытен, а теперь уже известно,
что одно из них он зашифровал в  главах своего "Начала  всякой физики", в то
время как другое вообще пропало бесследно.
     По лицу Луция  пробежала тень. Горный советник, сделавший  тем временем
несколько пометок в своем дневнике, улыбнулся.
     - Вы бы натворили немало глупостей, командор. Учителя, как Нигромонтан,
указывают  цель, но не  путь к ней. В принципе каждый из  них  ведет к цели.
Впрочем,   что   касается   эротики,   я   разговаривал   с  последователями
Нигромонтана, знакомыми с  его  учением,  - например, с  Фортунио, когда тот
навещал меня на Фалунских рудниках.
     Он внезапно замолчал и задумался, словно рылся в памяти.
     -  Это  могло  быть  и  в Шнеебергских дудках.  Но где  бы то  ни было,
Нигромонтан переносит свое разграничение понятий глубины и  поверхности и на
любовь тоже. Об этом  я расскажу вам  поподробнее, когда вы посетите меня  в
моей "ракушке", чтобы полюбоваться агатами.
     При этих словах  он  осторожно оглянулся  по сторонам.  Но оба  соседа,
сидевшие  за  их столом,  увлеченно  углубились  в свою беседу. Тут  как раз
подоспел стюард с фруктами, всегда подававшимися перед завтраком.
     Горный советник вновь занялся своими записями. Сделав грифелем пометку,
он взял левой рукой фонофор с изображенной на нем пальмой.
     - Я прервался, прошу прощения. На чем мы остановились, Стаей?
     Звонкий девичий голос ответил:
     - "...Поднимаясь от mare serenitatis(1)  на  восток...".  "Восток" было
последним словом.
     - Хорошо, Стаей, я продолжаю.
     - ---------------------------------------
     (1) Море Ясности (лат.).
     И, откинувшись  на  спинку  стула,  он начал  диктовать,  и  голос  его
свидетельствовал а полной уверенности,  что  слова его будут незамедлительно
услышаны и записаны:


     -  ...Поднимаясь ormare serenitatis на восток, путник попадаете пределы
Кавказа.  В  предгорьях,  вдали от  западного  склона,  на  довольно  ровной
местности возвышается кратерная группа, которую Резерфорд обозначил на своей
карте как  turres  somniorum(1), a Фортунио произвел ее геодезическую съемку
во время третьей разведывательной экспедиции.
     Их вид усиливает впечатление пустоты вокруг, вымершего пространства. Ни
исландские глетчеры, ни полярная ночь не дают такого представления о смерти,
об удаленности жизни,  как эти башни  в  безвоздушном  пространстве, залитом
слепящим светом. Вокруг них - царство одиночества, опора которому - дух, чья
власть неудержимо-угрожающе растет,  как жажда  при  переходе через пустыню.
Многочисленны случаи, когда паника, а за ней и безумие охватывали не  только
одинокого исследователя, но и целые караваны. Безмерность пространства столь
велика, что сердце исходит тоской по живому человеку,  будь он даже заклятым