После ухода  Регента  Проконсул  и  Ландфогт стремились  придерживаться
политики равновесия,  как это  обычно бывает в подобных  ситуациях. Оба  они
знали, что сокрушительный  удар можно  нанести  только один раз  и  в случае
неудачи он станет концом  для  одного из них.  Они  делали ход за ходом ради
выигрыша  в позиции и времени.  Ландфогт укрепился  на Кастельмарино,  тогда
Проконсул  занял  Виньо-дель-Мар;  Ландфогт  отдавал  распоряжение  устроить
погром  в  квартале парсов и  тут же наталкивался  на огневые  точки  солдат
Проконсула.  Еще  велась тактическая игра: Ландфогту, как  в данном  случае,
хотелось привести  в движение массы, в то время  как  Проконсулу  важно было
сохранить  крупные  банки,  такие,  как  банк Шолвина,  и  обеспечить  покой
Верхнего города.  Но, абстрагируясь от конкретных  шагов,  символичным  было
одно: власти мистифицировали друг друга.
     Примечательным было, что распад единства совпал с небывалым усилением и
расширением  власти. Так некогда сильные мира сего враждовали друг с  другом
на том  коротком отрезке времени, который предшествовал  смене эпох. Красный
цвет имел  двоякий  смысл  -  символ восстаний  и  пожаров,  он с  легкостью
переходил в пурпур,  возвеличиваясь в нем. Но, как ни толкуй знаки и символы
эпохи, испить приходилось ту чашу, какую она подносила.
     Улицы  стали оживленнее. Теперь  они уже могли разделиться: Марио пошел
провожать Мелитту -  так  звали девушку - к ее  родным, а Костар  отправился
предупредить донну Эмилию. Мелитта поблагодарила Луция. Он отшутился:
     - Это  для  нас одно  удовольствие, да и стоило того. Один из нас готов
стать вашим  кавалером, когда  вы наденете шляпку и  пойдете гулять на Белый
мыс. Я уже как-то видел вас там.
     - Вы, вероятно, обознались. Я  лучше возьму  в руки четки и помолюсь за
вас.
     Луций свернул  на улицу Митры. Роскошные  особняки чередовались здесь с
лавками,  торговавшими  предметами роскоши, железные  решетки на  окнах были
опять  подняты. Назад во Дворец по улице шел танк.  Солнце стояло  в зените.
Голубые  и желтые  паруса-тенты  затеняли  витрины.  Перед  одним  цветочным
магазином вместо витринного стекла был "натянут" занавес из струящейся воды,
благоухавшей прохладным ароматом. Вслед за цветами шел  Зербони - знаменитый
пекарь-пирожник; перед  его  крошечной лавкой уже  снова отведывали вино для
возбуждения  аппетита. Сам  пекарь  - с  огромным  животом и в высоком белом
колпаке - стоял в дверях и приветливо кивал головой посетителям.
     Следующими в ряду  были торговцы жемчугом и ювелирными изделиями, потом
антикварные магазины старинного серебра, ручных ковров  и фарфора. На  одной
двери простыми буквами было написано: "АНТОНИО ПЕРИ, сафьяновые переплеты".
     Витрины  не  было. Отдать  рукопись в  переплет  Пери было  привилегией
немногих; требовалась рекомендация. Маленькая мастерская изготовляла шедевры
и делала это исключительно для узкого круга.
     Луций  вошел  в переднюю. Он  знал,  где вход; древние  символы  парсов
охраняли его. Когда  открывалась дверь, раздавался звон медных трубочек. Для
мастера  в  его мастерской это было сигналом,  что в  передней -  кабинете с
тусклым освещением - посетитель. Стулья в шелковых потрепанных чехлах стояли
вокруг стола, над которым низко висела лампа. Ее мерцающий свет отражался  в
глубине зеленоватых, старинной изогнутой  формы зеркал  и в витринах шкафов,
где Пери  держал  книги.  Они  стояли  не  как  в  библиотеках,  корешками к
смотрящему, а были обращены к нему крышкой, показывая образцы тиснения кожи,
чтобы   мастер  мог  принять  заказ   от  клиента,  взвесив  и  выверив  все
предварительно гораздо тщательнее, чем при раскрое дорогих тканей для пошива
роскошных  туалетов. Потому  что  те,  как часто говорил  Пери,  износятся с
годами, в  то время как добротный  переплет  не  только  переживет века,  но
станет со временем еще краше, так что художник может лишь предугадывать, как
будет выглядеть  его  творение в период  своего расцвета. И  не одно  только
время,  неустанно  смягчающее резкий  блеск  золота,  приглушающее  свежесть
красок,  разглаживающее  поры кожи, способствует этому  - человеческая рука,
прикасающаяся  к книге, также  работает над совершенствованием переплета.  А
сыновья  и  внуки продолжают  дело  своих  отцов. Книги  становятся краше  и
оттого, к кому они попадают, они несут на себе отпечаток любви их владельца.
Пери  утверждал,  что эта безымянная  история  книг  - самое  важное  в них.
Поэтому он и  окружил себя  ими,  как  зер-  калами,  - они  излучали  свет,
пронизывавший  все помещение. Эта магическая субстанция была для него важнее
отдельных элементов техники  изготовления и особенностей стиля. Его  ремесло
требовало многого - умения обращаться с кожей, знания  шрифтов, переходивших
по  наследству в старых печатных мастерских от отца  к сыну, вкуса  и  чутья
того  нежного  сплетения  линий, складывающихся в узор,  по которым узнаются
эпохи,  а также  приверженности  к  литературе разных народов и их наукам. И
наконец,  был  необходим  еще  небольшой  круг  знатоков,  коллекционеров  и
сведущих  людей,  имевших  достаточно  свободного  времени и  унаследовавших
приличное  состояние,  для которых  общение  с  изысканными вещами  стало их
душевной  потребностью, их  второй натурой. Мастерские, подобные  Пери, были
как скрытые от глаз цветы, а их покровители - словно пчелы, собиравшие с них
мед и  одновременно оплодотворявшие их.  К  ним принадлежал Проконсул  и его
окружение.
     Собранные книги действовали благотворно. Луций с  ужасом подумал о том,
что эта коллекция образцов могла стать жертвой бесчинств  -  тех, свидетелем
которых  он  только что был. Грубых действий  одной варварской руки было  бы
достаточно, чтобы  уничтожить  всю эту красоту,  стереть ее, словно пыльцу с
крыльев бабочки. Чернь  делает это с наслаждением. Тут хранились пергаменты,
которым  столетия  придали  цвет меда и  старинной  слоновой кости. На самых
изысканных из них  стояли папские гербы, таким редкостным было это собрание,
о котором Пери имел  обыкновение говорить: даже самое знаменитое Пятикнижие,
которое пророк  Елисей подарил Птолемею  Филадель- фу в  день  одержанной на
море победы над Антигонидами, вряд АЛ было прекраснее.
     По этим книгам молено было  наглядно изучать шкалу, по которой бледнеют
с течением  времени и теряют свой цвет краски - от  свежести зеленого яблока
до   темного  померкшего   малахита,   от  ярко-красной  до  малиновой,   от
темно-вишневой  до белесой,  выцветше-розовой.  Оттенки  цветов  действовали
успокаивающе,  умиротворяюще на человеческие чувства; сочные сильные аккорды
прошлых лет  звучали  все  мягче,  постепенно затухая. Здесь были и  спектры
золотого лака -  от  бархатных  тонов лакфиоли до  нежных догорающих  красок
ночных  левкоев s  заброшенном саду. И на  всем поблескивало неяркое  золото
гербов,   знание  которых  требовало  владения   особой  наукой.  Иначе  как
разобрать, какая ветвь живая, а какая мертвая в этом лесу?
     Волшебство очарования с полной силой завладело Луцием. Вот, значит, и в
библиотеках тоже  можно  еще  жить  -  не  хуже,  чем  рыбаком  на  острове,
погрузившимся   в  наблюдение  за  всем  живым.  Сокровища,  накопленные   и
оставленные  после  себя  различными  культурами,  целиком  могут  заполнить
короткую жизнь человека, давая  ему занятие,  приносящее удовлетворение. Мир