несколько  иначе  преломляет  свет, чем нептунова стихия,  в  капле  которой
плавает.
     Потом я  добавляю туда  малую толику мужского наследственного вещества.
Великое множество  семенных клеток устремляется  толчкообразными движениями,
словно их кто подхлестывает кнутом, к яйцеклеткам. Они  мечутся вокруг  них,
словно кометы вокруг земного  шара, пока одной из них  не удастся проникнуть
вовнутрь. Если совокупление  благополучно состоялось, яйцеклетка закрывается
от  внешней  среды уплотняющейся  мембраной.  И  тут  начинаются  так  часто
наблюдавшиеся чудеса излучения,  а потом и деления, моделирующего в искусной
последовательности симметричного удвоения и сжатия плазмы новую жизнь.
     Техника этого процесса была убедительно  описана Таубенхаймером. Однако
я  много раз безуспешно спрашивал его:  в чем знамение такого  совокупления,
что доступно только высшему пониманию? Мне  казалось, он не только не  видел
здесь вопроса, но и даже самой загадки.
     Прежде всего: что разного в мужском  и женском начале по этой крошечной
модели? Мы имеем ядро и излучающую энергию субстанцию, как в семени, так и в
яйцеклетке.  Плазме  же,  образовавшейся  в  избытке  в  яйцеклетке  в  виде
покоящейся и  питающей материи, придана в семени форма жгутика - инструмента
для передвижения в пространстве и проведения атакующей операции.
     Можно  предположить  присутствие  в  плазме  земной  первоосновы,  и  в
частности  нептуновой  стихии  -  на  правах ссуженного  приданого. Плазма -
слепок  с  моря:  в яйцеклетке  она  -  живоносное  вещество,  покоящееся  в
прозрачных,  как  кристалл,  вакуолях, а в сперме - животворная сила, символ
которой - бегущая волна. В ядре же заключено астральное приданое; поэтому мы
видим, что ядро ведет  себя по световым  законам и законам излучения,  когда
зарождается новая жизнь. В каждом акте зачатия отражается мироздание.
     Что заставляет меня убеждать  себя  с помощью  доступных нам  средств в
том, в  чем изначально у веры нет никаких сомнений? Похоже, что патер Феликс
терпит это, как бы проявляя снисходительность к слабостям ребенка:
     "Это  голоса, которые покинут  тебя,  как только  придет твой  черед, -
бренные слова вечной музыки"".


     Солнце  уже ярко светило в комнату. Колокола  звонили к утренней мессе.
Луций  закрыл бронированную  комнату и распахнул дверь  в прихожую,  приведя
также в беспорядок свою постель.  Скоро должна была появиться донна Эмилия с
завтраком  и  молоком для  Аламута,  и она  бы  только  молча  и укоризненно
смотрела на него, если бы заметила, что он всю ночь не спал.



     СИМПОЗИУМ(1) В ВОЛЬЕРЕ

     Ателье художника увенчивало вольер; оттуда открывалась широкая панорама
островов и моря. Южная стена и сферический потолок  были из цельного стекла.
Тяжелый купол был  практически неотличим от  воздуха,  но на  его  тончайшую
кристаллическую поверхность  воздействовал солнечный свет, вызывая изменения
в прозрачности. Купол был  подключен к пульту, позволявшему, словно палитра,
выбирать любой оттенок, благодаря чему Хальдер в любое время дня мог создать
нужное  ему  освещение.  Отпадала  и  необходимость  в  шторах,  функцию  их
некоторым  образом выполняло само  стекло. В жаркий  полдень в ателье царила
ночная тьма,  если  рычажок  был  опущен  донизу.  Размеры  и  прежде  всего
бесстыковая цельность стекла делали конструкцию бесценной для художника; это
был дар Проконсула - он таким же образом освещал свои оранжереи.
     В этот час Хальдер полностью впустил наружный свет  и только еще  мягко
подсветил изнутри белые стены.  Высоко в небе сияла луна. Видны были огни на
островах и залитые лунным светом корабли в бухте. От Белого до Красного мыса
цепочка фонарей освещала берего- - ---------------------------------------
     (1) У древних  греков  и  римлян  - пирушка, сопровождавшаяся  музыкой,
развлечениями, беседами.
     вую кромку залива, огни отражались  в воде.  Временами,  если проходило
судно,  вспыхивали  зеркала при  входе в  бухту.  На  Корсо  машины тянулись
световыми  дорожками  в  восемь рядов.  Обелиски  подсвечивались красным,  а
фонтаны серебристым светом. В Большой гавани на огромной  площади на  берегу
бегали, взбираясь  вверх и  спускаясь вниз, маленькие вагончики и  крутилось
чертово колесо,  а фейерверки расцвечивали небо.  На  водной глади выделялся
квадрат морского ракетодрома. Позади Старого  города пульсировали сигнальные
огни  аэродрома;   взлетно-посадочная  полоса  выделялась   в  ночи,  словно
прочерченная  фосфоресцирующим  карандашом.   Удерживаемое  магнитным  полем
стояло над  ней  красное  облачко,  фиксируемое  с  дальнего  расстояния как
оптически, так  и в слепом полете. Красные и зеленые светлячки то взлетали в
небо, то приземлялись. В заоблачных высях проносились ракеты, оставляя после
себя светящийся  след.  Околоземное  пространство  напоминало  полную  мрака
пещеру,  в которой затаился  кибернетический мозг,  играющий  в свои игры  и
следящий за ним разноцветными глазами.
     Как  всегда  в  такой миг, Хальдер испытывал прилив гордости, смешанной
одновременно  со  страхом. Казалось,  ум  воспарил  с  отчаянной  храбростью
слишком уж высоко, а диафрагма предостерегающе реагировала, удерживая его от
опасности.
     - Все это заколдованные замки  из  "Тысячи  и  одной  ночи ". Я  еще  в
детстве  догадывался,  что  нам  никогда  в  них  не  жить;  мы  носимся  по
неизвестным  просторам,  как  Синдбад  на огромной рыбе,  или летаем  промеж
крыльев злого духа, пока их не опалит Аллах. И мы  никак не можем спрыгнуть,
это выше наших сил. Нас запустили на орбиту, выстрелили, как снаряд, но ведь
человек жил так не всегда. В чем смысл и где цель этого ужасного полета?
     Он произнес эти слова, наполовину обращаясь к себе, наполовину  к тому,
кто  стоял рядом  с ним перед громадной  стеклянной  стеной, - Серверу, тоже
гостю Проконсула,  как и  он,  худощавому  человеку  средних  лет,  небрежно
одетому и отличавшемуся чрезвычайной рассеянностью. Всем  было известно, что
Сернер  постоянно  отключается  от   внешнего  мира,  пребывая  в  состоянии
внутреннего монолога  или умственного тренинга, и поэтому разговор с ним был
маловероятен. Однако его слова в ответ на обращение к нему с  вопросом часто
попадали в  самую  точку.  Похоже,  и  он  погрузился  в созерцание  ночного
Гелиополя.  Не  вынимая  короткой  трубки  изо  рта,  он  произнес,  отвечая
художнику:
     -  Вы  ошибаетесь,  Хальдер: человек всегда так  жил. Просто  наступают
моменты, когда он  яснее  ясного понимает свое положение. За такое прозрение
он должен испытывать благодарность. Пространство, которое пугает вас, всегда
одно и то же, и оно равно той черепной коробке, в которую заключен ваш мозг.
     Оставив  без   внимания  вопрос,   затронутый  художником,   он   далее