снимали  плащи,  передавая  их  своим  помощникам,  которых  становилось все
больше  и  больше,  затем  они,  обращаясь  к  толпе, делали какие-то лениво
приветственные  взмахи  руками,  отчего  толпа вокруг площади сразу нарушила
молчаливость  и  заревела  от нетерпения, желая как можно скорее увидеть то,
ради  чего  томилась  здесь  с  раннего  утра,  однако  императорские палачи
слишком  хорошо  знали  свое  дело,  чтобы обращать внимание на подзуживание
толпы;  они  с  прежним  спокойствием  и неторопливостью подходили к горнам,
доставали  оттуда  раскаленные  докрасна  жигала, поднимали их, поворачивали
так  и  сяк, будто выискивая какой-то изъян, потом снова засовывали жигала в
огонь,  закрыв глаза, складывали на груди руки: то ли молились, то ли просто
ждали  соответствующей  минуты,  когда  появившийся  император  подаст  знак
царственной десницей.
     Император  же,  закончив  трапезу  с  патриархом  (чтобы  не  согрешить
скоромным,   святой   отец   угощал   царя   доставленной  из  далекой  Руси
удивительной  рыбой  осетриной,  ее  вносили на золотых подносах, украшенных
хоругвями,  и  Константин, который любил закусить, встретил воистину царскую
рыбу  хлопками  в ладоши - жестом своего высочайшего восторга), попрощался с
главой  церкви, которому негоже было присутствовать во время казни вражеских
болгар,  и  переоблачился  в багряный, шитый золотом и усыпанный жемчугами и
самоцветами  коловий  (в багряном коловий всегда изображают распятого Иисуса
Христа,  страдания  и царственность сочетались в этой накидке), вместо венца
надел  тиару  и  в  сопровождении чинов кувуклия в багряных сагиях прибыл на
форум, чтобы стать свидетелем вершины сегодняшнего триумфа.
     Там  он сошел с коня и сел на золотую кафисмув  два ряда препозиты со львами на скарамангиях, позади выстроились спафарии
с  секирами и мечами, которые они держали одинаково: словно палки на плечах,
чтобы  в  любую  минуту  изрубить  в  щепу  каждого,  кто отважится угрожать
священной особе императора.
     ______________
     позолоченной  кожи.  Обыкновенно  же кафисмой называли специальное помещение
для  императора  на Константинопольском ипподроме, где в большой ложе стояло
кресло  для  императора,  были  покои  для  отдыха,  трапезы,  зал  приемов,
помещение  для  охраны  и  т.п.  Кафисма  соединялась  переходом  с  Большим
дворцом. (Прим. автора.)

     Все  было  пышно и пестро, как и утром; снова торжественно и приподнято
провозглашали   димархи  венетов  и  прасынов  соответствующие  приветствия,
повторяемые,  согласно  правилам  церемонии,  точно  определенное количество
раз:  "Да  помилует тебя бог, император!" - пятьдесят раз, "Империя с тобой,
василевс!" - сорок раз, а всего двести тридцать пять здравиц.
     Константин  слушал,  закрыв  глаза;  он  улыбался,  его считали веселым
императором,  превыше всего любил церемонии и царскую роскошь, ему нравилось
выполнять  лишь  те  царские  обязанности,  которые приносили удовольствие и
наслаждение,  когда  же  нужно  было  утихомиривать врагов, собирать подать,
наводить   порядок   в  торговле  и  ремеслах  -  он  уступал  место  своему
царственному  брату,  справедливо  размышляя,  что  пусть  уж  лучше Василий
добывает  золото,  а  он,  Константин,  будет  раздавать  его веселым толпам
обеими  руками.  А  еще:  ежедневно  посещал бани, катался верхом, сменяя по
нескольку  раз  на  день  коней,  ездил  на  охоту  в Калликратию, тоскующим
взглядом  осматривал  портики вдоль улиц, отыскивая красивое женское личико,
присутствовал  на  всех  ристалищах  на ипподроме (сооруженном еще Септимием
Севером,  а  по-настоящему  завершенном  и  украшенном  Константином Первым,
прозванным  Великим,  ибо  и  в самом деле был великим), любил женщин, любил
вкусно  поесть,  даже  выдумывал  блюда, играл в кости, любил развлечения и,
как  все  любители  развлечений,  был жестоким человеком, хотя и скрывал эту
жестокость за показным весельем.
     Пока  димархи  напевали  свои акламации, Константин, причмокивая губами
от  удовольствия,  все еще живя воспоминанием о пышной осетрине, которую они
разделили  с  патриархом  под  белое  вино,  присланное в качестве трофея из
Пелагонии,  неторопливо  осматривал  форум,  небрежно  скользил  взглядом по
болгарским  пленникам,  надеясь  пристальнее  присмотреться  к  ним во время
экзекуции,  оглянулся  на  свою  свиту,  словно  бы убеждаясь в том, что все
предписания  соблюдены.  Да,  все  безупречно, все прекрасно, все происходит
согласно  церемониалу,  выработанному за много веков. Вот он, император всех
ромеев,  сидит  в  золотой  кафисме,  на  самом  видном месте перед войском,
гетериями  и  народом,  перед  обреченными  на  казнь  жалкими  врагами;  по
сторонам  от  кафисмы  стоят  неподвижно  четверо  безбородых,  ибо так тоже
заведено   издавна   -   византийский   император   должен  показывать  свою
царственность  прежде  всего перед безбородыми, а уж потом перед бородатыми,
стемму  же  василевс  никогда  не  может  надеть  перед бородатыми, он может
сделать  это  лишь  перед безбородыми. У одних безбородых на головах красные
скиадии,  у  других  белые  колпаки.  Один  евнух  одет  в  широкое платье с
рукавами,  из  бледно-зеленой  парчи,  вышитое огромными кругами, в середине
которых  стоят  львы.  Это  препозит.  Остальные  три  -  в  синих стихарях,
крапленных  белыми  точками,  в  красных  мантиях,  вышитых лилиями, с двумя
золотыми  тавлиями  на  груди.  Это  -  чины  суда  и справедливости, первые
исполнители  воли  василевса.  Их  парчовые  мантии плотно облегают фигуру и
наглухо  застегнуты  двумя круглыми фибулами у самого воротника. Руки зажаты
под  этими мешковидными мантиями - томпариями так, что евнухи не в состоянии
даже  расстегнуть  фибулы,  а  уж о том, чтобы вынуть из ножен меч и ударить
императора, не могло быть и речи.
     Доверяй, но и остерегайся!
     Константин  улыбается,  полуприкрыв веками глаза, вспоминает патриаршую
осетрину  и,  словно  бы  повторяя жест на его приветствие, лениво хлопает в
ладоши: хлоп-хлоп.
     Вот  тогда  и начинается то, ради чего сегодня подняты на ноги все чины
императорского  двора  -  восемнадцать высших сановников, шестьдесят главных
чинов  и  еще пятьсот чинов нижних, - и всем им выданы из царского вестиария
парадные  наряды,  такие  драгоценные,  что  за  них можно было купить целую
державу,  если  бы  она  где-нибудь  продавалась.  Все это сверкание золота,
парчи,  весь  этот багрянец, все жемчуга, самоцветы, шелка-влатии, серебро и
дорогое   оружие   предназначались  лишь  для  того,  чтобы  вот  здесь,  на
Амастрианском   форуме,   подручные  палачей-евнухов  выхватили  из  каждого
десятка  болгарских  пленников  по  одному,  при помощи воинов потащили их к
горнам,  повалили  на  землю, придавили цепями, а палачи, умелыми движениями
вынув  из  горнов  раскаленные  добела  жигала,  среди  зловещего  молчания,
повисшего   над   форумом,   пошли  на  обреченных.  Звенели  лишь  цепи  на
несчастных,  которые  молча  барахтались,  напрягая  остатки сил, беспомощно
рвались  из  рук  своих  мучителей,  силились  хотя бы поднять головы, чтобы