жизни.
     - Вы  можете  не  экономить  свечей,  - сказал Шнурре, - я распоряжусь,
чтобы вам их доставляли.
     - Благодарю,  не  нужно,  -  ответил Отава, удивляясь, как он может еще
отвечать   этому   фашисту,  почему  не  умолкает  совсем,  пускай  пришелец
разговаривает  с  самим собой, пускай изведает всю глубину и силу презрения,
которое  испытывают  к  нему  все  те,  к  кому  он пришел не как ординарный
профессор провинциального немецкого университета, а как захватчик и палач.
     - Я  понимаю  ваши  чувства, - словно бы угадывая мысли Отавы, вздохнул
Шнурре.  -  Но война есть война и жизнь есть жизнь, от этого никуда не уйти,
мой  милый  профессор. Если вам не хочется поддерживать со мной разговор, вы
можете  молчать.  Но  выслушайте  меня  до  конца, выслушайте внимательно. Я
скажу  вам  все.  Сегодня  такой  день,  когда  я должен сказать вам все, не
откладывая  на  дальнейшее.  Когда-нибудь  потом  вы  поймете, почему именно
сегодня,  хотя,  вообще  говоря, это не играет роли в том деле, которое меня
интересует  и  в  котором  должны быть в конечном счете заинтересованы и вы.
Итак,  следите  за  ходом  моих мыслей, прошу вас. Вы хорошо знаете о моем к
вам отношении как к ученому. Мы с вами коллеги...
     - Враги, - напомнил Отава.
     - Ну так. По условиям военного времени. Но как ученые...
     - Вы  эсэсовский  офицер,  -  опять напомнил Отава, которому доставляло
удовольствие  вот так прерывать фашиста в самых неожиданных местах, донимать
его хотя бы этим.
     - Согласен!  -  почти весело воскликнул Шнурре. - С вашего разрешения я
выпью  еще  рюмочку.  Хотя,  пожалуй,  не  буду.  Чтобы  между  нами не было
неравенства:  один  пьяный,  другой  трезвый. Пусть каждый будет поставлен в
одинаковые условия.
     - Если  это  можно  сказать  о  том, кто набрасывает петлю, и о том, на
кого набрасывают петлю, - снова вмешался Отава.
     - Не  нужно  смотреть на вещи слишком мрачно, не нужно. Если я разыскал
вас среди арестованных...
     - Почему-то  мне  кажется, что вы просто играли спектакль, - непонятно,
почему  вы  искали  меня  именно  на  Сырце,  а  не  в  Дарнице, скажем, где
концлагерь   намного  больший,  следовательно,  больше  шансов,  что  я  мог
оказаться именно там?
     - Интуиция.  Это была в самом деле игра, в которой единственной ставкой
было спасение профессора Отавы.
     - Зачем?
     - Сейчас   дойдем   до  сути  дела,  одну  лишь  минутку,  мой  дорогой
профессор.  Терпение,  терпение...  Как  часто людям не хватает именно этого
драгоценного  качества,  из-за  чего  происходят вещи непоправимые. Взять, к
примеру, ваш Крещатик. Он взорван...
     - Вами же самими...
     - Не  играет роли - мы его взорвали или ваши. Но почему? Только потому,
что  у  кого-то  не  хватило терпения разминировать один или два дома, проще
показалось  взорвать  их,  а когда уж взорвал два или три здания, то хочется
превратить  в  развалины  и  еще сотню... Или Успенский собор... Я еще успел
полюбоваться   этим   чудом...   Кажется,   конец   одиннадцатого  столетия,
серебряные   царские   врата,  серебряные  гробницы,  парчовые  плащаницы  с
дарственными  надписями  русских  царей  и  украинских  гетманов,  старинные
Евангелия  в  драгоценных  окладах,  алтарь и жертвенник, украшенные резными
массивными  серебряными  досками,  -  где  еще  можно  такое увидеть! Но вот
приезжает  посмотреть  на  это славянское чудо наш союзник, вождь словацкого
народа Тиссо, и ваши партизаны...
     - Вы  уверены  в  этом? - спросил Отава, который об Успенском соборе не
мог и слушать, - уж лучше бы его самого этой взрывчаткой разнесло на части.
     - Уверен  ли я? Не знаю. Трудно сказать, кто виноват, чья взрывчатка. В
конце  концов,  все,  что  попадает  в  район  военных  действий, может быть
уничтожено,  однако  необходимо  же  все-таки какое-то терпение, требующееся
хотя   бы  для  того,  чтобы  максимально  использовать  объект,  подлежащий
неминуемому уничтожению...
     - Возможно,  в ваших планах София тоже подлежит этому... - Отава боялся
повторить страшное слово, но Шнурре выручил его:
     - Не  надо  говорить об уничтожении. В особенности же когда речь идет о
Софии.  Но вы угадали, что речь пойдет именно о ней. На ней совпадают наши с
вами интересы.
     - Не вижу, - сказал Отава.
     - Сейчас   объясню.   Но   перед   тем   должен  сказать  вам  со  всей
откровенностью,  что  мы  все  могли  бы  сделать  и  без чьей бы то ни было
помощи.  Вам  не  нужно  лишний  раз  подтверждать мою квалификацию, - стало
быть,  если  бы  я захотел и взялся сам, то... Но я подумал так: а почему бы
не  сделать  доброе  дело,  почему  бы  не  помочь своему коллеге профессору
Отаве, почему бы не предоставить ему возможности приложить и свои усилия?
     - Я не просил у вас ничего, - напомнил Отава.
     - Точно.  Вы  не  просили, профессор. Но представьте себе: я прошу вас.
Не  приказываю,  не  заставляю,  не  принуждаю,  а  именно  прошу.  И прошу,
учитывая  ваши  научные  интересы,  -  ни  более  ни  менее. Мы с вами люди,
находящиеся на одном и том же уровне умственного развития...
     - Психологи  утверждают,  -  насмешливо  заметил  Отава,  -  что  между
людьми,  находящимися  на  одинаковом уровне, господствуют антагонистические
тенденции...
     - Можете  убедиться,  что  психологи тоже ошибаются. Ибо я не только не
отталкиваюсь  от  вас,  наоборот...  Нас с вами объединяет София, точнее, ее
фрески,  быть  может,  единственные  в  мире  фрески одиннадцатого столетия,
прекрасно сохранившиеся...
     - Что  вы  хотите  с  ними  сделать?!  -  испуганно  воскликнул  Отава,
вскакивая с кресла и чуть не бросаясь на Шнурре.
     - Успокойтесь,  мой дорогой профессор, вашим фрескам ничто не угрожает.
В  особенности  если  учесть,  что почти все они скрыты под слоем позднейших
записей.  Ваши  предшественники,  к  сожалению,  не  отличались  пиететом  к
старине.   В  свое  время  пренебрегли  даже  указанием  императора  Николая
Первого,  который,  осматривая открытые в Георгиевском приделе Софии древние
фрески,  сказал  митрополиту  Филарету: "Фрески эти следует оставить в таком
виде,  как  они есть, без обновления". Но такова уж художническая натура: во
что  бы  то  ни  стало,  даже вопреки строжайшему запрету, проявить свои так
называемые  способности,  оставить после себя след, если даже это будет след
бездарный,  варварский.  Сквозь  столетия  вижу  я  протоиерея  этого собора
Тимофея  Сухобруса,  представляю,  как  этот  обыкновенный  ключник  собора,
присмотревшись   к   тому  месту  на  малом  своде,  где  отвалился  кусочек
штукатурки,  заметил изображение звезды, а ниже - лики ангелов и серафимов и