На  песке  было  переплетение  линий.  Взъерошенность зарослей в ночной
пуще. Сивоок только теперь взглянул на то, что рисовала его правая нога.
     - Это? - спросил он. - А ничего.
     Он  провел  ногой,  стер все нарисованное, разгладил поверхность; снова
чистый,  нетронуто  спокойный,  будто в первый день творения, песок предстал
перед  их  глазами.  Сивоок  подмигнул  ромею  и  провел пальцем на песчаной
поверхности  несколько  линий,  спокойных  и  одновременно тревожащих своими
изгибами.
     Ромей  развел  руками, потом подбоченился, наклонил свою тяжелую голову
вправо,  потом  влево,  почмокал  толстыми  губами,  на  лице  его появилось
выражение  зависти  и  недоверия,  но  он подавил в себе дух зависти, сказал
веселым тоном:
     - Тут что-то есть.
     Только   тогда  оказалось,  что  он  не  один,  что  его  сопровождают,
возможно,  с  полдесятка, а то и целый десяток людей, но все они не годились
стать  и  тенью  этого  необычного  человека,  затертые, заурядные личности,
незаметные фигуры, серые в своем однообразии.
     Кто-то  высунулся из-под руки человека с орлиной фибулой, кто-то что-то
сказал,  - кажется, речь шла о том наброске, который, просто играя, начертил
Сивоок  пальцем  своей  босой ноги. Быть может, истолкован был этот набросок
слишком  серьезно,  а  раз  так,  то  заявлено,  что  ничего он не стоит; за
широкой  спиной  мужчины вспыхнул целый спор, в котором одни доказывали, что
такая   линия   ничего   не  стоит,  ибо  подлинную  ценность  имеет  только
создаваемое  естественно  и непринужденно, например, след птицы на побережье
или  след  гада,  ползущего  в  пустыне,  что  же  касается  непроизвольного
поступка  варвара,  как  вот  сейчас перед ними, то тут просто нет оснований
для  настоящего разговора; если уж быть серьезными, то следует признать, что
этот  молодой варвар обыкновенный жулик, а может быть, и колдун, принимая во
внимание то, что случилось вчера с палачом на Амастрианском форуме.
     - Нет,  тут-таки  что-то  есть,  -  точно  так  же  ласково,  но упрямо
повторил  ромей,  и  Сивоок,  чтобы  утешить  его  еще  больше,  снова  стер
нарисованное,  показал всем этим людишкам нетронутую чистоту песка, а потом,
на  этот раз уже рукой, провел несколько таких узоров, которые умел когда-то
делать  только  дед Родим, да еще, быть может, тетка Звенислава в городе его
юности - Радогосте.
     - Видали?  -  обернулся ромей к тем, которые прятались за ним, и сказал
он  это  с  таким  удовольствием, будто рисовал не Сивоок, а он сам, царским
жестом  указывал  на  узоры,  призывал своих спутников к новому спору, но те
умолкли,  они  лишь  переводили  взгляды с узоров на босого, одетого в белую
сорочку и какую-то старую накидку молодого варвара.
     - Хочешь,  я  научу  тебя  видеть  настоящую  красоту?  -  торжественно
спросил ромей у Сивоока.
     - Я умею делать это и без тебя, - улыбнулся Сивоок.
     - А знаешь ли ты, о темный варвар, о тайнах гармонии цветов?
     - То, что знаю, неведомо тебе.
     Ромей  чуточку  отступил от Сивоока, отталкивая тех, что были позади, а
среди  них  снова  вспыхнула  перебранка, возмущенные голоса переплетались в
неразборчивый  гул:  "Агу-ага-агу-га-ага-агу..." Часто слышалось повторяемое
почти  всеми имя Агапит, в сердитой скороговорке Сивоок не мог понять больше
ничего;  зато  странный  ромей, видимо, получал огромное наслаждение от этой
перебранки,  он  милостиво  улыбался, предоставляя своим спутникам свободу и
возможность  выговориться,  а  когда  немного угомонились, снова обратился к
Сивооку:
     - Меня  зовут  Агапит,  я  великий  мастер.  Хочешь ко мне учеником или
антропосом,  то есть человеком, попросту, потому что все у меня человеки и я
для них тоже человек, хотя и называюсь Агапитом.
     - У меня тоже есть имя, - хмуро ответил Сивоок, - называюсь Сивооком.
     - Кто ты еси? Болгарин?
     - Русич.
     - Невероятно,   -   мягко  удивился  Агапит  и  еще  немного  отступил,
разыскивая  позади  себя  кого-то.  Поманил  пальцем,  выпустил  вперед себя
высокого, с бегающими глазками, с реденькой русой бородкой.
     - И у меня есть русич. Мищило.
     - Единоземец? - не подходя ближе, баском спросил тот. - Откуда же?
     - А я не знаю, - пожал плечами Сивоок.
     - Как  это  не  знаешь?  Скажем,  я  из Киева. Каждая христианская душа
должна знать, откуда она, где ее род.
     - Не  христианин  я,  -  соврал  Сивоок, которому этот Мищило, хотя и в
самом деле, судя по языку, был земляком, как-то сразу надоел.
     - Что же, язычник?
     - Может, и язычник.
     - Как же попал к болгарам? Почему смешался с ними?
     - А не твое это дело.
     Мищило обиженно умолк.
     - Побеседовали? - спросил Агапит. - Это пречудесно, такая встреча!
     Он  наслаждался  своим  великодушием,  ему, видно, самому казалось, что
все  на  свете  зависит  от  его  доброй  воли  и пожеланий, что все события
развиваются  именно  так, как того захотелось ему, великому мастеру Агапиту,
и  вот,  например,  этого  русобородого человека спас вчера не кто иной, как
он,  Агапит,  и  сегодня открыл в нем великие способности тоже он, Агапит, и
болгарина,   о   котором  уже  второй  день  говорит  весь  Константинополь,
превратил  в  русича  опять-таки  он, Агапит; ну, а уж что дал Сивооку еще и
единоземца  на  радость,  то  кто бы уже мог отрицать, что сделал это только
он,  Агапит. Если бы речь шла о ком-то другом, то сложил бы он целую песенку
с  припевом,  в  котором повторялось бы слово Агапитнетороплив  в своих словах и размышлениях, чтобы дойти до такой живости, как
сложение  или  надевание  песенок,  радость  и удовольствие он умел выражать
одной  улыбкой, которая вырисовывалась на его толстых губах с отчетливостью,
столь редко встречающейся среди обыкновенных людей.
     ______________
     
     В  это  время  посмотреть  на  Сивоока пришло несколько незначительных,
судя  по  их одежде, светских и духовных византийских чинов, и тут произошло
нечто  и  вовсе  неожиданное:  Агапит, при всей его дебелости и неуклюжести,
легко  крутнулся  к ним, взмахнул своей хламидой, сделал вид, что кланяется,
потому  что  на  самом  деле  поклониться  из-за  своей полноты не мог, зато
наверстал  это  гибкостью,  так  сказать,  внутренней,  развел приветственно
руками,  отошел  в  сторону,  пропуская  пришедших  к Сивооку, вел себя так,
будто  пришли  его  ближайшие  друзья,  хотя на самом деле, оказалось, он их