греческие  буквы.  Это был благородный человек! Он сразу понял, что встал на
путь  великого открытия... Русский император тоже оказался человеком высокой
культуры...  Но  что  же  дальше?  Какой-то  подрядчик нанимает обыкновенных
поденщиков,   и  те  железными  стругами  соскребают  с  фресок  штукатурку.
Варвары!
     - Кстати,  фамилия  этого  подрядчика  была  Фохт,  -  сказал Отава, не
выражая  своего  удивления  осведомленностью, проявленной Шнурре в отношении
истории открытия в Софии старинных фресок.
     - Фамилия  здесь  не  играет  роли,  -  отмахнулся  Шнурре,  - меня как
ученого  возмущает  только варварство этих людей, их дикость, если хотите...
Но  еще  больше  возмущают  меня  так  называемые  художники,  которые потом
"подрисовывали"  фрески:  какой-то  богомаз  Пошехонов, иеромонах Иринарх из
Лавры, священник собора Иосиф Желтоножский...
     - Даже  их  можно  оправдать, - снова заговорил Отава, - потому что они
все-таки  по-своему  заботились  о сохранении произведений искусства. Это не
то что взорвать Успенский собор...
     - Я  уже  сказал,  что это - трагедия... Однако София цела, и вы должны
нам  помочь...  Вернее, мы вам поможем... Вы не спрашиваете, в чем именно? Я
вас  понимаю...  Вы  не хотите спрашивать, вы не хотите сотрудничать с нами.
Но поймите, что тут наши интересы совпадают.
     - Никогда! - Отава снова подскочил. - Слышите, никогда!
     - Вы еще не слыхали моего предложения.
     - Все равно я отвергаю его!
     - И  все  же  выслушайте.  -  Шнурре  отпил из рюмки, вытер губы, он не
торопился,  у  него  был  вид  человека, у которого в распоряжении вечность,
зато  Отава весь напрягся, будто готовился к прыжку, но штурмбанфюрер сделал
вид,  что  не  заметил  состояния  своего  собеседника, снял со свечи нагар,
подул  на  обожженный  палец, продолжал говорить спокойно и рассудительно: -
Вы  немного  отреставрировали  фрески...  Нужно  сказать,  что  сделано  это
прекрасно,  именно  так я только и мог представлять вашу работу... Можете не
говорить  мне,  я и так знаю, что реставрационными работами руководили вы...
Но  разрешите  и одно замечание... Вы проводили эти работы без определенного
плана.  Не  отделяли  главного  от  второстепенного.  Не  вели поиска самого
ценного  в  первую  очередь,  а  уж  потом  что  останется.  Вы  пренебрегли
главнейшим  принципом  всех  открытий: прежде всего открывать нужно великое!
Только тогда прославишься.
     - Я  не  привык  зарабатывать славу на чужом труде, - спокойно произнес
Отава,  отходя  в тень, - да и какая может быть еще слава рядом с гениальным
художником, творившим девятьсот лет назад?
     - Слава  первооткрывателя  - разве этого мало? Иероглифы без Шампольона
так  и  остались бы бессмысленными картинками. Троя без Шлимана считалась бы
выдумкой  пьяного  неграмотного  Гомера, любившего побасенки... Но речь идет
не  об  этом...  Я слишком много сегодня говорю, но у меня был очень трудный
день.  И  все  же,  видно,  я  не  забыл  о  вас и пришел, чтобы довести наш
вчерашний  разговор  до конца. Короче: мы вам создадим все условия, чтобы вы
прославились   открытием   чего-то  великого  в  соборе.  Представьте  себе:
гениальная, неповторимая фреска, уникум!
     - Можно  подумать,  что  целая  немецкая  армия  вступила в Киев только
затем,  чтобы  создать, как вы говорите, мне надлежащие условия для великого
открытия  в  Софийском соборе. - Отава уже откровенно насмехался над Шнурре,
но  тот игнорировал насмешки, не обращал на них внимания, он был настроен на
серьезный,   даже   торжественный   лад,  он  встал  и  провозгласил,  будто
полномочный   представитель   перед  иностранным  посланником  или  корпусом
журналистов:
     - С  завтрашнего  дня  в вашем распоряжении будет все необходимое, и вы
должны  сразу  же  начать  реставрационные  работы  с  таким расчетом, чтобы
открыть только самые ценные росписи в кратчайший срок.
     - Это  нужно  вам  для молниеносного окончания войны? - поинтересовался
Отава.
     - Еще  раз  повторяю: забочусь о вас, профессор Отава. Поверьте мне: мы
и  сами  смогли  бы  провести  все  необходимые  работы. С нашей точностью и
терпеливостью, с нашим непревзойденным художественным опытом...
     - Что  же  вас сдерживает? - Теперь Отава уже знал, чего от него хотят,
он  мог  спокойно  вступить в спор с Шнурре. - Начинайте хоть завтра, но без
меня.  Конечно,  мне  тяжело  так  говорить  о  соборе,  но я ничего не могу
поделать.  Вы  завоеватели. Вы могли уже давно уничтожить и меня, ж собор, и
город...   Если   бы   я   был   великим   полководцем,   если   бы   я  был
главнокомандующим,  очевидно,  все сделал бы для того, чтобы не отдать врагу
Киев,  который  для  меня  лично величайшая святыня нашей истории, но раз уж
так  случилось...  Я могу лишь отказаться от какого бы то ни было содействия
врагу - вот и все.
     - Я все-таки советовал бы вам обдумать мое предложение.
     - Если  вы предполагаете, что у меня не было времени для анализа своего
поведения  еще за колючей проволокой, а потом вчера в гестапо, то вы глубоко
ошибаетесь.  На  все  ваши  и  чьи бы то там ни было вражеские предложения -
только "нет"! Больше ничего.
     - Никогда  не нужно выражаться категорично, всегда нужно оставлять хотя
бы узенькую тропинку для отступления.
     - Не привык.
     - Вы еще не выслушали меня до конца.
     - Не вижу в этом необходимости.
     - И  все-таки.  Не  думайте, что я буду угрожать лично вам. Это было бы
тривиально  и недостойно даже. Но вы правы в одном: в том, что все могло уже
быть  уничтожено.  Да, вы не ошиблись. И если сегодня еще не все уничтожено,
то  завтра  это  может  случиться.  Мы  не  скрываем  своих планов. На месте
Ленинграда,  по  приказу  фюрера,  будет  создано  большое  озеро  для наших
яхтсменов.  На  месте  Москвы  мы  посадим  бор.  Кажется, там хорошо растет
сосна.  Можно  будет  развести  там березовые рощи. Это так прекрасно: белые
березы  как  воспоминание  о бывшей Руси. А на месте Киева? Что ж, очевидно,
мы  не  станем  тратить  зря ни единого клочка плодородной украинской земли.
Лучше всего, если здесь заколосится золотая пшеница. Что вы на это скажете?
     - Наконец вы заговорили настоящим своим языком.
     - Так  вот: Украина должна будет стать для нас поставщиком хлеба, сырья
и   рабов.  Жизнь  аборигенов,  которые  тут  уцелеют,  будет  низведена  до
однозначности,   до  примитива.  Никакой  истории,  никаких  воспоминаний  о
прошлом  величии.  Только  погоня  за куском хлеба насущного, повседневного,
только работа. Что вы на это скажете?
     Отава  молчал. Он и сам это уже передумал сотни и тысячи раз, не верил,
что  такое  может  быть,  но перебирал наихудшие предположения, готов был ко
всему. И все-таки не стерпел: