стоял   неприкосновенный  сто  тридцать  два  года  с  момента  его  первого
освящения,  то  есть  с  тысяча  тридцать  седьмого  года,  каждое поколение
старалось  чем-то  украсить  Софию,  каждый князь, мудрый или глупый, щедрый
или  скупой,  стремился  показать  свою  благочестивость  и  обогащал  собор
драгоценной посудой, дорогими ризами и редкостными книгами.
     Впервые  подняли  на  собор  руку  князья,  вышедшие  из  той  же самой
Суздальской  земли,  где когда-то княжил творец Софии Ярослав Мудрый. В 1169
году  Андрей,  который впоследствии - о ирония! - назван Боголюбским, послал
против  Киева  ополчения  одиннадцати северорусских князей во главе со своим
сыном  Мстиславом.  Лишь  два  дня  длилась  осада  Киева, а на третий день,
двенадцатого  марта,  после  приступа  Киев  пал,  чего  не  бывало до этого
никогда.  Карамзин в своей "Истории государства Российского" с болью написал
об  этом  дне:  "Победители,  к  стыду  своему,  забыли, что они Россияне; в
течение  трех дней грабили не только жителей и домы, но и монастыри, церкви,
богатый  храм  Софийский  и  Десятинный,  похитили  иконы, драгоценные ризы,
книги, самые колокола".
     Впоследствии  предпринимались попытки оправдать этот грабеж стремлением
Боголюбского   сосредоточить  ценнейшие  святыни  в  основанной  им  столице
Владимире  (так и украденная из Киева знаменитая икона божьей матери вошла в
историю под названием Владимирской). Словно не один бог для всех князей.
     Но  нужно  называть  вещи  своими  именами.  Если ограбил "мать городов
Русских"  и  самый дивный собор нашей земли один князь и его еще похвалили и
назвали  Боголюбским,  то  почему  бы  не  попытаться  сделать то же самое и
другим?
     Через  тридцать  два  года,  в  январе  1202 года, Киев был взят князем
Рюриком  Ростиславовичем,  который  привел  себе  в подмогу еще и половцев с
ханами  Кончаком  и Данилой Кобяковичем. Горько плакал летописец над судьбой
Киева:  "И  сотвориша  велико  зло  в Русской земли, якого же зла не было от
крещения  Русской  земли...  Митрополию  святую  Софию,  и Десятинную святую
Богородицу  разграбиша,  и  монастыри все, и иконы одраша, и иные поимаша, и
кресты  честные,  и  сосуды  священные,  и  книг,  и  порты блаженных первых
князей, еже бяше повешали на память себе, то все положиша себе в полон".
     В  1240  году  Киев  был  стерт  с  лица  земли Батыем. Обрушилась даже
Десятинная  церковь,  в  которой  пробовали найти свое последнее спасение от
татарской  орды  старики,  женщины  и  дети.  И  только София, опустошенная,
ободранная   изнутри,   уцелела,   стояла   над   пожарищем,  над  пеплом  и
развалинами,  и  поднимала  богоматерь свои руки в молении за Киев на стене,
поставленной  древним  зодчим  так прочно, что не взяли ее татарские тараны.
Тогда  и  назвали  эту  стену  Нерушимой, ибо поверили люди, что вечно будет
стоять  этот  великий  и предивный собор, вечно будет поднимать, защищая их,
свои  руки  созданная  великим художником древних веков женщина со скорбными
глазами.
     Стоял  собор  и  при  князе  литовском  Гедимине,  занявшем  Киев через
восемьдесят  лет  после  Батыя,  и при татарском хане Едигее, который грабил
Софию  уже  в  1416  году,  не коснулся его и пожар в Киеве, который оставил
после   себя   крымский   хан  Менгли-Гирей,  подговоренный  Иваном  Грозным
выступить против польского короля Казимира.
     Когда  уже  нечего  было  грабить,  остались  одни  лишь  стены  с  еле
заметными  под  наслоениями веков фресками и мозаиками, выдалбливать которые
никто  не  стал,  -  наверное,  потому,  что высоко или же слишком хлопотно,
грабители  ведь  всегда  торопятся (доказательство чему и нетерпение Шнурре,
который  хотел  бы  за месяц найти под старинными записями самую драгоценную
фреску  в  соборе  и,  поскорее  вырезав  ее, отправить в свой фатерлянд), -
тогда  настали  времена,  когда  одни  стремились  как-то  надстроить собор,
другие  же  стремились во что бы то ни стало оставить в нем свои следы. Так,
униаты,  владевшие  Софией  тридцать шесть лет, не придумали ничего лучшего,
как   забелить   известью  все  фрески,  и  мозаики,  и  греческие  надписи,
раздражавшие их глаз, привычный к латыни.
     Владыка  Молдавский  Петр  Могила,  ставший киевским митрополитом через
шесть  лет  после  униатов,  был  первым,  кто  восстановил и укрепил собор,
подвергавшийся   в  течение  веков  стольким  опустошительным  нашествиям  и
грабежам.  Он  поддержал  древние  стены  контрфорсами,  возвел новые арки в
западной  части храма, поставил несколько новых куполов и фронтонов, починил
старые  купола, надстроил верхние галереи, при нем собор вновь засиял своими
мозаиками  и  фресками  изнутри,  хотя,  кажется,  наружные  росписи  к тому
времени были уже уничтожены.
     Семи  лет  не  дожил  Петр  Могила  до великого дня. Он умер в возрасте
всего  лишь пятидесяти лет. Семь последних лет жизни он отдал восстановлению
и  украшению  Киева,  прежде  всего  - великой Софии, словно бы предчувствуя
день  шестнадцатого  января  1654  года, когда в соборе митрополит Сильвестр
Косов  при  гетмане  Богдане  Хмельницком  и послах царя Алексея Михайловича
свершил торжественную службу в честь воссоединения Украины с Россией.
     Еще  сто  лет  -  и  уже  последний  великий зодчий и украшатель собора
митрополит  Рафаил Заборовский поставил в Софии этот вот резной позолоченный
иконостас,  сделанный  карпатскими  дуборезами, среди которых прошло детство
самого  Рафаила,  поставил  серебряные  царские  врата  (где  они  теперь?),
построил  великую  Софийскую  колокольню  с  колоколами,  самый  крупный  из
которых весил восемьсот пудов.
     Можно  было  бы  вспомнить,  сколько  политических  страстей  и  интриг
разбилось  о  стены  этого  собора,  скольких  видел он правителей, скольких
грабителей  и  молельщиков.  Много  рук строило и защищало собор, еще больше
рук,  наверное, покушалось на него, но, пожалуй, никогда еще не нависала над
Софией  такая угроза, как ныне, ибо и войны, кажется, такой не знала ни наша
земля, ни все человечество.
     Когда-то  были просто неумелые, примитивные грабители, теперь вторглись
вооруженные  всеми  достижениями  науки и техники каннибалы, которые, грабя,
тотчас  же  заметают  за собой все следы своей подлой деятельности, да еще и
подводят  под  свои  зловещие  грабежи теории о так называемом превосходстве
немецкого духа.
     Гордей  Отава  долго  стоял,  придерживая  за  руку  Бориса,  посредине
собора,  потом  они медленно пошли между каменными столбами, пошли по самому
дну  причудливого  цветисто-каменного  моря,  двое  людей,  затерянных среди
молчаливой  пышности,  среди  вечного излучения гармонии, их шаги отзывались
гулким  эхом  где-то  далеко позади, эхо гремело и звучало, как ни осторожно
старались  они  ступать по железным плитам пола; собор показался бесконечным
для  отих  двух, они ходили долго и упорно, до тех пор, пока старший оставил
младшего  там,  откуда  они начали свое хождение, велел ему охранять вход от
неожиданных  посетителей,  которыми  могли  быть  теперь только враги, а сам
отправился  в  свои  странствия,  ради  которых,  собственно,  и прибыл он в
собор.