Приученный  к  сладкому  яду  книжному,  тянется  и  дальше  к святым людям,
которые  несут с собой божью мудрость. А одновременно, жаждая радостей жизни
в  простейшем  их  проявлении,  подталкиваемый  горячей кровью, рвался к ним
дико  и  неукротимо  -  так, что даже самому становилось страшно, и тогда он
пытался  замолить  грехи  свои.  Так  и вертелся в дьявольском заколдованном
кругу.   Ибо  не  зря  ведь  сказано  у  самого  бога:  "Не  будет  дух  мой
перевешивать в человеке, ибо он - плоть".
     После  той дождливой ночи, проведенной в хижине Пенька, князь несколько
дней  постился  и  молился  горячо и ревностно, а потом, когда на дворе была
еще  большая  непогода, словно бы подталкиваемый холодными небесными водами,
сорвался  среди ночи прямо из церкви, потихоньку вскочил на коня и один, без
охраны,  без  сопровождения  и  соглядатаев,  помчался за Неревский конец, в
Зверинец,  за  речку  Гзень.  В  темной хижине еле теплились остатки костра,
Забава  спала  у глухой стены, Пенька не было дома, он, как обычно, болтался
где-то  по  лесам  или же пробовал свежесваренное пиво на Загородском конце.
Ярослав  молча  схватил  Забаву,  начал  закутывать  в  привезенное  с собой
огромное  корзно,  она спросонку негромко вскрикнула, смеялась приглушенно и
волнующе;  окинув  взором  хижину,  князь  снял с шеи тяжелую золотую гривну
заморской  работы,  положил  на  видное  место,  чтобы Пенек догадался, куда
исчезла  дочь,  понес  Забаву  на  руках  к  коню, посадил ее впереди себя в
седло, сказал хрипло: "Держись за меня крепко".
     Она  прижалась  к  нему,  он  ощутил  жар  ее молодого тела даже сквозь
промокшую  одежду, кровь у него в жилах гудела и клокотала темно и отчаянно,
он  боялся  не  столько  уже за девушку, сколько за себя, попросил ее снова:
"Обними  меня  за  шею!"  Она  точно  так  же молча обхватила его шею рукой,
прижалась  к  нему  еще  сильнее,  а  ему  и  этого было мало, попросил еще:
"Обними  обеими  руками".  Забава  засмеялась  еще тише; сказала сквозь этот
бесовский  смех:  "А  у  меня нет двух рук". Ярослав сначала не понял, о чем
она  говорит.  "Как это нет?" - "А так. Однорукая я. Имею только левую руку.
Медведь  еще  маленькой искалечил". Он не поверил. "Как же так? Ты ведь была
с  двумя?.."  Забава  смеялась  заливисто  и насмешливо. "Слепой был, княже.
Ослепленный и сдуревший".
     Он  аж  отпрянул от нее. В самом деле, бесовское зелье! Обмалывает или,
быть  может,  так  задурила ему голову, что он и впрямь не заметил тогда? Но
ведь  обнимал  же  ее!  Билось  у  него  на  груди  ее могучее, молодое, как
весенние  листья  на  березах,  тело!  И  ее  сердце постукивало рядом с его
сердцем.  "Ну,  обними меня крепче, хоть одной рукой", - попросил он. Забава
послушалась.  "С  одной  рукой ты тоже мне люба. Назову тебя однорукой". Она
продолжала  смеяться. Конь осторожно ступал между темными деревьями. "Назову
тебя  Шуйца,  -  сказал  князь, - ни у кого не будет такого имени!" - "А мне
все  равно",  -  засмеялась  она.  "Будешь всегда рядом со мной", - пообещал
Ярослав.  "Почему  бы  это  я должна быть возле тебя?" - "Потому что полюбил
тебя".  -  "Ой,  врешь,  княже.  Куда везешь меня?" - "А куда бы ты хотела?"
Лучше  бы  не  спрашивал.  Не  знал,  что вызовет в ней этими словами адский
взрыв,  который  сотрясет  ее  тело,  нальет его твердой холодностью. Забава
качнулась,  чуть  не  упав  с коня, смех ее прервался вмиг. "Что? - крикнула
она  гневно.  -  Никуда! Никуда, слышишь, княже!" - "Ну, что ты, - попытался
он  угомонить  ее, будучи не в состоянии понять, что с ней стряслось, - если
не  хочешь  на  княжий двор в Новгород, поедем в Ракому, там никто, никто не
будет  ведать,  будешь  там..."  -  "А  не  буду  же,  нигде  не  буду твоей
наложницей!"  -  крикнула  она почти в отчаянии, почти сквозь слезы, которые
тоже  оставались  непостижимыми для князя. "Буду всегда собой, свободной, не
хочу  ничего  от  тебя!"  Она  выскользнула  из корзна, проворно спрыгнула с
седла, утонула во тьме, будто в черной пропасти.
     - Шуйца! - испуганно как-то крикнул Ярослав. - Забава! Куда ты?
     Она исчезла, будто ее и вовсе не было на свете.
     - Возьми   хотя   бы   корзно,   простудишься!   -  крикнул  он  еще  в
безнадежность тьмы.
     В ответ - ни шороха, ни звука.
     Тогда  он, озверевший, поскакал на Неревский конец к усадьбе посадника,
яростно  стучал  в  высокие деревянные ворота, поднял всех, вызвал под дождь
перепуганного    насмерть   и   пропахшего   теплыми   лебяжьими   перинами,
разнеженного Коснятина, сказал с понурой твердостью:
     - Вели  построить  для  меня  дворище  в  хорошем  месте за Зверинцем в
далекой  пуще,  и  как  можно  скорее  и лучше. А еще: чтобы никто не ведал,
окромя тебя и меня.
     Не  было  на  свете таких плотников, как новгородские! В скором времени
возник  в лесной глуши, словно бы по волшебству, просторный двор, окруженный
дубовым  частоколом, с привратной и угольными башенками в деревянных узорах,
а  в  том  дворе  -  дом  богатый из бревен светлых и звонких, с просторными
подклетями,  и  кладовки,  конюшни,  варницы,  и погреба, и двенадцать берез
белых,  как  снег,  во  дворе,  -  старались  плотники,  еще больше старался
Коснятин,  чтобы  угодить  князю,  но не угодил, ибо, когда привез Ярослава,
тот ничего не сказал, лишь спросил недовольно:
     - А церковь?
     - Думал, не ты тут будешь жить, княже, - доверчиво сказал Коснятин.
     - Делай, что велят.
     Церковь  ставили  стрельчатую,  высокую, выше берез, но не просторную -
лишь  бы  хватило помолиться одному или двоим, и хотя никто и не знал, зачем
возводится  таинственная  усадьба,  все  равно  хитрые  плотники,  помахивая
блестящими  топорами у самой бороды бога, напевали похабные песенки, но и на
это  князь  не  обратил  внимания  и  снова  сорвался  с  молитвы и ночью по
припорошенной  снежком  дороге  летел  одиноко  к убогой хижине, растормошил
сонного  Пенька,  а Забава-Шуйца, словно бы ждала князя еженощно и не спала,
сразу  же  согласилась  выйти  с  ним,  чтобы не тревожить далее отца, и они
остановились  на морозе, возле запаленного быстрым бегом коня, снова Ярослав
утратил  речь и разум, снова гудела в голове у него темная, тяжелая кровь, а
Шуйца  смеялась  порывисто,  маняще,  он схватил ее в свои медвежьи объятия,
так,  что  все  у  нее  затрещало,  но девушка не вскрикнула, не вырывалась,
тогда  он  посадил  ее  в  седло;  все  повторялось  точно  так  же, как и в
дождливую  осеннюю  ночь,  с той лишь разницей, что теперь стояла над землей
морозная  прозрачность,  а  внизу  белели  снега  и  деревья  черно и зелено
обозначали  им дорогу, вели, звали дальше и дальше; быть может, потому Шуйца
и  не  спрашивала,  куда  он везет ее, сидела молча, прижималась к Ярославу,
обнимала  его  за  шею  своей  шуйцею,  иногда  изгибалось ее молодое тело в
смехе,  князь  шалел  больше  и  больше  от  ее  чар, как вдруг снова, будто
вселился в нее нечистый, отпрянула она от Ярослава, крикнула с ненавистью:
     - Опять везешь меня куда-то?
     - Одна  там  будешь,  - сказал он чуть ли не нищенским тоном, - клянусь
тебе  всеми святыми! Одна, сама себе хозяйка. Хочешь - боярыней сделаю тебя,