всего  мира  (но  сам ведь не мчался к ним, а умел сделать так, чтобы добыть
себе  новую  жену,  даже пальцем не пошевельнув)? Самое же удивительное, что
Всеволод  оказался  не  одиноким  в  своей слепой страсти к женщине, которую
никогда  не  видел. С другого конца мира прискакал к Сигриде Гаральд, король
гренландский,   муж   твердый   и  грозный,  не  ровня  тонкостанному  юноше
Всеволоду.  Похоже  было  на  то,  что  к  Сигриде, будто к воспетой древним
поэтом  Пенелопе, соберутся женихи со всех концов, только не найдется на них
Одиссея,  воскресшего из своих смертей и странствий, жестокого в своей мести
за  пренебрежение  к  его  дому  и  жене.  Эрик Шведский не мог сравниться с
Одиссеем,  не  возвратился  из  своего  вечного  плавания  по  рекам и морям
преисподней,  зато  его Сигрида оказалась куда тверже Пенелопы. Усадив своих
женихов  за  угощение,  залив  их  медом  и  вином до самых ушей, велела она
запереть  их  и  собственноручно  подожгла  палату.  Даже  и по тем временам
поступок  Сигриды показался жутким, и прозвали ее Сторрада - то есть убийца.
И  хотя  варяжские  воины  и  разнесли  повсюду  песню о красавице Сигриде и
гордом  величии  северных  дев,  но  после  случая  с Гаральдом и Всеволодом
что-то  не  слышно  было  охочих  искать  себе  за  холодным варяжским морем
невест.  Кажется,  он, Ярослав, был первым после своего несчастного брата, и
это  должно  было  свидетельствовать  либо  о  его отваге, либо, что хуже, о
таком же самом безрассудстве, что и у брата Всеволода.
     Ингигерда,  видимо, немного обескураженная сотнями любопытных, которые,
в  отличие  от холодных скандинавов, проталкивались друг перед другом, чтобы
хоть  краешком  глаза  взглянуть  на  заморскую деву, ошеломленная пышностью
невиданно  богатых мехов, промолвила несколько слов по-славянски, чем как-то
сразу  утешила  Ярослава,  развеяла  его печальные воспоминания о Всеволоде;
уже  князю не казался таким безумным его поступок, почему-то подумал он, что
все  идет  как нельзя лучше, а страшные приметы предвещают несчастье не ему,
а  его супротивникам, все задуманное покамест осуществляется, стоит ему лишь
протянуть  руку - и все вкладывается в нее: собрано войско, пришла варяжская
дружина,  и  прибыла из-за моря невеста, хотя до этого и обещана была королю
норвежскому,  и  даже  Шуйца,  несмотря  на всю ее дикость и необузданность,
подчинилась ему, и должен он теперь...
     Ярослав  вместе  с Коснятином, послами и дружиной сопровождал Ингигерду
в  отведенные  для  нее  покои,  потом  принимал  послов,  рядился  с  ними;
выговорили  у  него  приданое  для Ингигерды - Ладогу с околицами, волости и
села  с приселками и лов на зверя и рыбу ценную; доверенные невесты получили
грамоту  пергаментную  с  золотой  княжеской  печатью,  что  и  вовсе было в
диковинку  для  них;  когда  же  поставлено было условие взять к Ингигерде в
прислуги  прибывшую  с  ней  дружину во главе с Рогволодом, то и тут не стал
противиться  князь,  ибо  это  было  ему  на  руку; дружина пригодится в его
походе,  а там видно будет, там Ингигерда станет княгиней, его женой, а жена
да покорится во всем мужу своему.
     После  того  как были отправлены послы и договорено о венчании в церкви
и  свадьбе  без  промедлений,  Ярослав, оставив у себя Коснятина, сказал ему
недовольным голосом:
     - Долго ездил.
     - Зато хорошо привез, - причмокнул своими жадными губами посадник.
     - Не давал вестей из похода.
     - Торопились быстрее всех вестников.
     - Невеста словно бы и не по мне. Больно высока.
     - От высоких женщин - красивые дети, - засмеялся Коснятин.
     - Молвит она немного по-славянски. По дороге научил?
     - Мать у нее славянка. Дочь князя ободритов.
     - Как ехала сюда? С охотой или по принуждению?
     - Слыхивали  о  тебе,  княже, много гадали они на копье, священный конь
их тоже показал, что ждут тебя великие дела и слава.
     - Не верь языческим приметам, - пробормотал Ярослав.
     - Олаф  крещеный,  но  сберег  все  от  деда-прадеда.  О  тебе же молва
расходится по свету...
     - Не через тебя ли?
     - Знаешь же, княже, как люблю тебя.
     - Готовь свадьбу, - подобрел Ярослав, - ибо уже в поход пора.
     - Свадьбу сыграем по нашему новгородскому обычаю. Княжескую.
     - Брат мой здесь, Глеб, - сказал невесело Ярослав.
     - С тобой идет?
     - Нет, супротив.
     - Чего ж сидит возле тебя?
     - Заехал   сказать   про   волю   свою  и  Бориса.  Не  сегодня  завтра
отправляется  на  Киев.  Я  уже  послал приготовить ему кораблик на Смядыни,
возле Днепра.
     - И на свадьбе не будет?
     - Не  хочет.  Говорит,  что не было князей своих в Новгороде, а у меня,
мол, отцовского благословения нет на брак, то какая же свадьба, княже?
     - Угадал  он:  в  самом деле, не было еще князей только новгородских, и
ты в скором времени будешь Великим Киевским! - воскликнул Коснятин.
     - Грех так молвить.
     - Хоть грех, да святая правда!
     - Ежели  все  обойдется,  оставлю  тебя  князем  в Новгороде, - сказал,
поднимаясь,  Ярослав, - ибо род у нас с тобой один через отца моего и твоего
да мою бабку Малушу, сестру твоего отца Добрыни.
     Коснятин стал на колени, схватил руку Ярослава, поцеловал.
     - Буду служить тебе верой и правдой.
     - Встань,  -  недовольно  промолвил  Ярослав, - негоже так. Одной крови
мы.  Дело  великое  великого  разума  требует,  а  не  целованья и поклонов.
Кланяться  только  господу  нужно,  как  Соломон, да просить мудрости у него
всечасно. Иди.
     В   тот   же  вечер  пришел  прощаться  Глеб.  Разговор  был  коротким.
Расставались  братья  не по-братски, - каждый был углублен лишь в свое, ведь
оказались  они  на  таком  рубеже,  где люди либо идут навстречу друг другу,
либо  расходятся  в разные стороны, и нет такой силы на свете, которая могла
бы их соединить.
     На   рассвете  Глеб  выехал,  еще  темнота  стояла  на  дворе,  моросил
холодноватый,  словно  бы  привезенный  северной  невестой  дождик,  Ярослав
молился  в  церкви  и  подумал еще о том, как все-таки негоже учинил младший
брат,  что на дорогу даже не пришел поклониться богу. Или только потому, что
боялся  еще  раз встретиться с братом-отступником, каким считал Ярослава? Но
пусть!
     А  Коснятин  уже  ладил  свадьбу  по  княжескому  чину, как его понимал
новгородский  посадник. У самого Волхова, на Торговой стороне, где княжеский
двор,  поставили  длинный-предлинный  стол,  такой длинный, что не виден был