же  всего  обескураживало  князя то, что сидит перед зловещим боярином почти
голый,  без  портов,  без  оружия,  имея  только крест на шее, но что крест,
когда на человека внезапно обрушивается столько горя.
     - Григорий,  - отважился наконец князь на какое-то решение, - Григорий,
где ты?
     В  голосе  Бориса  было столько отчаяния и боли, что Григорий, которого
придерживал  на  дворе  Еловит, не пуская его в шатер, рванулся внутрь, чуть
не  сбил  с  ног  Еловита,  лихорадочно  выхватил из ножен широкий свой меч,
одним   прыжком  очутился  возле  расшитого  полотна,  закрывавшего  вход  в
княжескую  опочивальню,  но  за его спиной гибко вывернулся Еловит и длинным
своим  копьем  ударил  почти  вслепую вслед угрину, попал ему между лопаток,
Григорий  упал. Тогда Еловит выдернул копье из тела отрока, влетел туда, где
вел  переговоры  с  князем  Путьша,  увидел  там тонкого безбородого юношу в
одной  сорочке,  и  быть  может,  не  разбираясь  толком,  князь это или еще
кто-нибудь  из  его  отроков,  взмахнул  копьем  и ударил юношу в грудь. Тот
молча, спокойно, без единого стона, заливаясь кровью, упал на ложе.
     - Наделал  же  ты,  -  приглушая  голос,  сказал  Путьша. - Режь шатер,
заворачивай князя - и айда!
     Еловит  не  растерялся,  его  не испугало восклицание Путьши. Не из тех
был,  чтобы  пугаться.  От  деда-прадеда  передавалось  Еловиту  разбойничье
ремесло,  выслеживали  они  проходящие  мимо  Вышгорода нагруженные товарами
купеческие  челны, нападали на них темными ночами, молча отправляли купцов и
гребцов  на  тот свет, забирали все с челнов, топили и челны, так что где-то
на  дне  собирались  целые  кладбища  людей  и  челнов,  а Еловиты богатели,
богатство  их росло, словно верба из воды, все концы своих преступлений тоже
умело  прятали  в воду; теперь же Еловит прятался в своих поступках за князя
Киевского  Святополка  - так чего же было бояться? Он выхватил нож, полоснул
по   шатру,   вырезал   огромный  кусок  полотна;  когда  сворачивал  ткань,
споткнулся   об   отрока  Григория,  заметил  на  его  шее  золотую  гривну,
наклонился,  попытался  снять  чепу,  но  она  заперта была довольно прочно.
Однако  жаль  было  оставлять  такую драгоценность. Тем самым ножом, которым
полосовал  шатер,  Еловит  умело отрезал голову убитого, снял гривну, бросил
ее  себе  за  пазуху,  а уже после этого начал заворачивать Бориса, еще и не
зная толком даже, умер тот или только потерял сознание.
     Так  начал  свой кровавый и окаянный путь к княжескому столу Святополк.
Впоследствии  брат его Святослав, узнав о страшной смерти Бориса, попытается
бежать  от  Святополка  к  своему  тестю  в  угры, но наемные убийцы догонят
Святослава в Карпатах и убьют безжалостно и жестоко.
     Но  одна  злая воля натолкнулась на другую, тоже злую, хотя и невольно,
ибо  Ярослав,  тоже  стремясь  к  нераздельной  власти,  не мог пользоваться
средствами,  применяемыми  Святополком,  он  еще  не  знал, какой жестокой и
лишенной  каких  бы  то ни было угрызений совести будет борьба, в которую он
включался  в  своем  стремлении  сесть  на  Киевский  стол, он с возмущением
отбросил  бы подсказку прибегнуть к устранению смертью братьев своих, пускай
и  рожденных  от  разных  матерей,  но  все  же  от одного отца. Но Ярославу
покамест  пришла  на  помощь  сила  посторонняя,  и  называлась  эта  сила -
Коснятин, посадник новгородский.
     Коснятин  был  старше  Ярослава  и  по  возрасту, и по опыту, он хорошо
знал,  что к власти легче всего идти тогда, когда ничто и никто не стоит меж
тобой  и  властью. Между Киевским столом и Ярославом стояло слишком уж много
людей:  все его братья. Одни были далеко, другие, как Судислав, сидели тихо,
а  этот  юный заехал в Новгород лишь для того, чтобы заявить старшему брату,
что  выступит  против  него вместе с Владимиром, погрозился и уехал, считая,
будто  так оно и заведено. Коснятин же убежден был, что такую дерзость нужно
покарать,   и  покарать  немедля  и  без  сожалений.  Вот  и  подговорил  он
Торда-старшего  с  небольшой  дружиной  отправиться  на это темное дело в ту
самую ночь, когда князь Ярослав впервые уединился со своей молодой женой.
     Молодая  княгиня  должна была разуть своего мужа и найти в одном сапоге
золото,  а  в  другом  хлыст  -  пускай  ждет  достатка,  но  не  забывает о
постоянном   подчинении   мужу.   Ингигерда,  которую  князь  стал  называть
по-своему  Ириной,  неопределенно  как-то  улыбаясь,  стянула  с  него  один
тимовый  сапог,  обшитый  жемчугами,  потом стянула и другой и отбросила его
далеко,   а  еще  дальше  -  арапник.  Стояла  на  коленях,  выпятив  грудь,
распростерши  согнутые  в  локтях  руки, загадочная улыбка блуждала у нее на
устах,  такая похожая на улыбку Забавы-Шуйцы в первый день их сближения, что
князь,  забыв  про  торжественность  минуты,  не  стал  ждать,  пока княгиня
встанет  и пойдет на ложе, не подал ей руки, как это, наверное, надлежало, а
двинулся  к  ней  как-то  неуклюже,  боком; наверное, сказалось опьянение от
целодневной  гулянки,  -  он  навалился  на  Ирину  с коротким, нетерпеливым
всхлипом,  и  уже  не  были  они  князем и княгиней, не было в ней ничего от
холодной  загадочной  королевы;  подхваченные яростной жаждой телесной, вмиг
стали  они  обыкновенными  людьми,  смертными и грешными, и утонули в темной
сладости,  забыв  про  все  дела  на  свете. Когда же немного погодя Ярослав
снова,  как  тогда, из саней, взял жену с пола, неуклюже и неумело, отнес ее
на   ложе   и   при   мерцающем   свете   свечей   на   миг  заглянул  в  ее
пронзительно-прозрачные  глаза,  горячей ненавистью ударило ему в сердце, он
стиснул  ей  руки  так,  что  она застонала, и этого уже было достаточно для
него,  он  почувствовал  себя  хотя  бы немного отмщенным, отошел в темноту,
подальше от ложа, встал спиной к жене, сказал глухо:
     - Почему не цела?
     - Потому  что  далека  дорога,  -  ответила  она сразу, словно бы ждала
подобного вопроса.
     Ярослав  почувствовал  себя  пораженным  еще  больше.  Оказывается, она
ехала  к нему и не ждала даже встречи со своим будущим мужем, не уважила его
никак.
     - Как  это  так?  -  допытывался  он, хотя и знал, что об этом не стоит
больше говорить.
     - До  тебя  далеко...  не  далеко  -  долго.  -  Она, видно, путалась в
словах,  и он наконец понял, что речь идет о давних временах, когда она еще,
возможно,  и  не  слыхала  о нем и когда, следовательно, он не имел и не мог
иметь  над  нею  никакой  власти.  Да  и  сам  тогда  разве  сохранял себя в
неприкосновенности?
     - Бьют  ли  у  вас  короли  своих  жен?  - попытался перевести разговор
немного в шутку, но Ирина истолковала его вопрос прямо.
     - Кто  сильнее,  тот  того  и  бьет,  -  сказала  она,  не  шевелясь, с
полнейшим  ощущением своего превосходства над князем, который первую брачную
ночь  разменивал  на  столь  мелочные  разговоры. - Жены у нас тоже сильные.
Выбирают у нас тоже не всегда мужчины. Бывает так, а бывает и иначе.
     - Тебя  выбрал я, - твердо сказал Ярослав, благодаря бога, что окутывал
его сейчас темнотой.