- Захотела  я  поехать  к тебе, вот и имеешь меня здесь. А послать меня
никто не смог бы.
     Он  знал  теперь  точно:  будут  они жить в постоянной вражде, никто не
уступит  ни  в  чем,  только  и  преимущество его было - в княжении (где оно
еще?)  да  в мужской силе, хотя ни над телом ее, ни над духом повелевать ему
явно  не  удастся. Это открытие глубоко поразило Ярослава, не очень хотелось
иметь  под  боком  жену,  которая  сохраняла  бы  свою  личность  и  жила бы
независимо  от  его  воли,  недоступная  и  настороженная.  Но  что  он  мог
поделать?
     - Иду  на  Киев,  и  ты  со  мною  тоже,  -  сказал  он,  стараясь хоть
чем-нибудь ей досадить.
     - Вельми  охота  мне  посмотреть на Киев, - не сдавалась Ирина, - много
слышала про этот город, скальды слагают о нем песни.
     - Не  смотреть  идем  -  княжить,  -  напомнил  Ярослав, хотя вдруг сам
засомневался,  утратил  веру  в достижимость цели после сегодняшнего вечера,
когда все у него ускользало из-под ног.
     - Потому  и  приехала  к тебе, - холодно улыбнулась Ингигерда, - верю в
тебя, знаю, что будешь князем в Киеве.
     - Веришь?  -  Ярослав  не  удержался, вышел из темноты, вспугнутые тени
заметались  позади  него, свечи торопливо обнимали его лицо теплыми ладонями
лучей. - Знаешь?
     - Да.  - Она улыбнулась с невыносимой горделивостью, он ненавидел ее за
эту  улыбку; если бы на ее месте была какая-нибудь другая женщина, возможно,
задушил  бы  ее,  растерзал,  уничтожил,  но  перед ним была его собственная
жена,  княгиня  Ирина,  которая  еще и не став, собственно, как следует даже
княгиней  Новгородской,  уже  с  уверенностью  говорит  про  стол  Киевский.
Опьянение  снова  нахлынуло  на  Ярослава,  пошатываясь,  он подошел к ложу,
порывисто  наклонился  над  Ириной,  с жаркой жестокостью впился губами в ее
уста,  забил  ей дыхание, она глухо застонала, тяжело повернулась всем своим
крупным  телом,  чтобы  вырваться  от  него, но Ярослав обнял ее руками, ибо
отступать  ему  было уже некуда; мгновенно открылось перед ним, что ничто не
будет  даваться  ему  в  руки, может, всю жизнь придется бороться вот так со
всем  на  свете,  начиная  от  родного  отца  и  родной жены и кончая самыми
яростными  врагами, ибо что такое жизнь людская, как не бесконечная борьба с
темными   силами,   с  греховными  страстями,  с  собственной  слабостью,  с
дуростью, с чрезмерной доверчивостью?
     С  утра,  после  святой  службы  в  церкви  и раздачи милостыни нищим и
убогим,  Ярослав  велел  рядом  с длинным столом вдоль Волхова поставить еще
столько  столов,  сколько нужно, чтобы поместились все желающие, и свадебный
пир  продолжался  уже  по-новому;  теперь князь пировал со всем Новгородом и
был  люб  сердцу  новгородцев,  и  жена  его смотрела на князя уже не такими
пронзительно-холодными  глазами, было в них ожидание, и настороженность тоже
была;  Ярослав ждал еще хотя бы малейшего признака пугливости в этих глазах,
боязни,  но  еще,  наверное,  не  настало  время  для  этого, не могла Ирина
покориться  так  быстро  и  легко, зато люд новгородский отдал сердце своему
князю,  и  в  беспорядочном  гомоне  то  тут,  то там удавалось услышать ему
отдельные восклицания:
     - А побьем киевлян с нашим князем!
     - Мздоимцев надутых!
     - Обдирал днепровских!
     - Меча держать не умеют!
     - Грабители!
     Коснятин  доброжелательным  ухом прислушивался к этим восклицаниям, шел
туда,  поднимал  чару  за  здравие  князя,  за  успехи  киевского похода, за
Новгород  Великий,  а сам в мыслях имел прежде всего самого себя, и дерзость
его  неутоленных  замыслов  поднималась до размеров небывалых. Князья всегда
любят  окружать  себя  людьми  смирными,  которые  легко  поддавались  бы их
прихотям,  ни  в  чем  не перечили. Такими чаще всего являются люди темные и
бездарные.  Коснятин  же  считал,  что превосходит Ярослава во всем; выражая
показную  смиренность  и  послушность,  он  тем временем поворачивал князя в
выгодном  для  себя направлении. Отступать Ярославу было уже некуда, да если
бы  даже  он  и пожелал отступать, то посадник позаботился, чтобы отрезать и
последнюю  тропинку,  послав  варягов  в  погоню  за  Глебом. Когда падет на
Ярослава   вина  за  убийство  брата,  у  него  останется  одно-единственное
спасение:   добывать   Киевский  стол,  ибо  только  властью  можно  покрыть
тягчайшее преступление.
     С   нетерпением  ждал  Коснятин  Торда-старшего  из  его  таинственного
преступного   похода.  Бодрился  на  целодневных  пиршествах,  на  продление
которых  подтолкнул  Ярослава,  -  дескать, для поднятия духа новгородцев, -
прислуживал  князю  верно и неусыпно, первым стоял у дверей княжеских палат,
когда  Ярослав  с  молодой  женой  шел почивать, первым стоял у тех же самых
дверей  утром, встречая князя после ночи, так, словно бы сам и не спал, и не
ложился.  Казалось, бесконечные тревоги, волнения и тайные замыслы должны бы
подорвать  здоровье  любого человека, но только не Коснятина. В его огромном
могучем   теле   хватало  сил  на  все:  и  на  питье,  и  на  суету,  и  на
прислужничество  князю,  и на то, чтобы следить за порядком, не забывал он и
про  подготовку  к  походу,  в  короткие ночные часы еще ублаготворял и свою
жену,  чтобы  не  забывала  она  мужа  и  естества  его; когда же средь ночи
прозвучал  условный  стук  в  ворота двора посадника, Коснятин - словно и не
спал  все  эти  ночи  - вмиг накинул на себя одежду, выбежал во двор, открыл
ворота,  впустил  трех  темных всадников, сам проследил, чтобы привязали они
коней,  потом  пригласил в горницу, засветил одну тоненькую свечечку, хрипло
спросил   у   Торда-старшего,   который  стоял  перед  посадником  вместе  с
Тордом-младшим и Ульвом:
     - Ну?
     Варяг  молча развязал кожаный мешок, выкатил из него под ноги Коснятину
что-то  темное  и  круглое,  посадник  взял  свечу,  наклонился,  присветил,
всматривался  недолго,  но  пристально, снова поставил свечку, потом погасил
ее, велел:
     - Убери.
     - Это  можно  и  на  ощупь,  - сказал Торд-старший, - но золото считать
привыкли мы при свете.
     Он  пошуршал мешком, тогда Коснятин снова зажег свечку, на этот раз уже
более толстую, сказал оживленно:
     - Я тоже люблю присматриваться к золоту, даже отдавая его!
     Варяги  приняли  шутку  посадника,  засмеялся даже молчаливый Ульв. Они
еще  не  знали,  на  что способен Коснятин, да и кто бы распознал за веселой
внешностью  этого  красавца  мрачную,  мстительную  душу. Даже Торд-старший,
обладавший  немалым опытом в выслеживании значительных людей и устранении их
с  пути,  незаметно и умело, и привыкший к таинственной серьезности, которой