Глеб  с  огромным  трудом  уселся в седло, махнул рукой, погнал во весь
опор.  Боль  была  такой невыносимой, что пришлось перевести коня сначала на
рысь,  а потом и вовсе на медленный шаг, но за это время они уже отъехали от
того  проклятого места, где, видно, засели бродники, грабившие купцов. Глеба
окружила  его  дружина,  поддерживали  побледневшего  князя  и  тихо поехали
дальше, потому что тропа вывела их как раз к берегу Смядыни.
     Дорогой   ценой   пришлось   заплатить   князю   Глебу  за  вынужденное
промедление.  Когда  он  вот так, неторопливо, приближался к насаду, который
ждал  их с сонными гребцами возле берега, сбоку, перерезая им путь, полетели
между  деревьями  темные  всадники,  и  только тогда понял князь, что это не
бродницкая  стрела летела в него, что не грабителям понадобился его конь или
богатство,  а послано за его головой. Снова пересилив боль, Глеб пустил коня
наметом,  подскочил  со  своими  людьми к насаду, крикнул, чтобы помогли ему
слезть  на  землю,  князя,  поддерживая под руки, повели как можно скорее на
суденышко.  Глеб шептал: "Скорее, скорее, скорее". Один из дружинников мечом
перерубил  веревку,  которой  насад  был  привязан  к прибрежному черному, с
обнаженными  лапчатыми  корнями вязу, сонные гребцы, проснувшись, готовились
отталкиваться  от  берега длинными тяжелыми веслами, но тут приспела погоня,
варяги  слетали с коней на скаку и прыгали в беззащитный насад с обнаженными
мечами,  и  мечи  их  сверкали,  словно  вода,  и  смывали  кровью  все, что
попадалось  на  пути,  а  между варягами завертелся княжий повар, страшный в
своей  ненависти  к  князю, которого перед этим столько лет кормил и который
так  коварно  бросил  его в чужом лесу на произвол судьбы. Повар подскочил к
Глебу  и  прежде,  чем тот успел выхватить ослабевшей рукой свой меч, загнал
ему  в  грудь  широкий  нож. "Не дейтедейте!"  -  заплакал-закричал  по-детски  юный  князь,  но тут ударили еще и
варяги,  Глеб  упал  мертвый;  тогда  Торчин  прыгнул  ему  на грудь и двумя
взмахами отполосовал князю голову.
     ______________
     
     Торд-старший  взял  голову  и  старательно  уложил  ее в кожаный мешок,
висевший у него за плечами.
     События,  в  особенности  же  страшные,  имеют особенность повторяться,
даже  совпадая  при  этом  во времени. Опять-таки, быть может, именно тогда,
когда  таинственные  варяжские  всадники  по  мхам,  брусничникам  и нежарам
гнались  за  князем  Глебом,  из Киева на Альту тоже отправились всадники, с
той  лишь  разницей,  что первые снаряжены были без ведома князя Ярослава, а
вторых  послал  сам  Святополк, и велено было этим последним привезти в Киев
молодого  князя  Бориса  добровольно  или  силою,  живого  или мертвого, ибо
кличет  его  к  себе  старший  брат,  который  сел  на отнийпокорности  от  всех  братьев младших. Это были отчаянные вышгородские бояре
Путьша,  Талец,  Еловит  и  отрок  Святополка, прозванный Ляшком, потому что
привез  его князь от своего тестя Болеслава, хотя был этот отрок неизвестной
крови,  скорее  походил  на  дикого  степняка,  обладал неугомонным нравом и
отличался  глупой  отчаянностью.  И  если  варяги,  отправляясь  в погоню за
Глебом,  не  боялись,  в сущности, никакой опасности, то посланцы Святополка
ехали,  возможно, и сами на верную смерть, ибо Борис стоял на Альте не один,
а   с   огромным  войском,  которое  еще  не  присягнуло  Святополку,  да  и
неизвестно,  станет  ли  на  его  сторону  или  же,  быть может, перейдет на
сторону  Бориса,  поскольку  всем  было известно, какой чести удостоил князь
Владимир Святополка и каким доверием у отца пользовался Борис.
     ______________
     
     Тем  временем Борис напрасно ждал на Альте появления печенегов. Дозоры,
посланные  далеко  в  степь,  не  обнаружили  никаких следов врага, до князя
дошли  слухи,  что печенеги отошли от Киева и слоняются где-то неподалеку от
дорог  и  переправ; князь хорошо знал, что войско необходимо его отцу прежде
всего  для  того,  чтобы  выступить  против  непокорного Новгорода; лето уже
достигло  середины,  стало  быть,  наступила  наилучшая  пора для похода, но
возвращаться  в  Киев  без веления князя Владимира Борис не смел, напоминать
Великому  князю  о  походе  на  Ярослава тоже не мог и потому, растерянный и
нетерпеливый,  продолжал стоять в поле перед Альтой, целыми днями не выходил
из  своего  шатра,  ревностно  молился,  вел  благочестивые беседы с отроком
своим  -  угрином  Григорием, которому за тихий нрав и верную службу подарил
тяжелую  шейную чепу из чистого золота; так что, когда посланные Святополком
люди  подъехали  к  шатру  Бориса  с  княжеским  флажком, навстречу им вышел
Григорий,  и  они  сначала  приняли  его за самого князя из-за этой гривны и
малость  даже  опешили,  несмотря  на  все  свое  нахальство,  но  сразу  же
опомнились,  как  только  Григорий  поклонился  им  низко, увидев их дорогие
одежды,  и  сказал,  что  спросит  князя,  сможет  ли тот принять посланцев.
Сбежались  отроки, прислуживавшие князю, стали подходить и воины; Путьша дал
знак  своим  людям,  чтобы  были  наготове, а сам, еще и не званный, пошел в
шатер,  оттолкнул Григория, преградившего ему путь, направился дальше, прямо
в  княжескую  опочивальню.  Борис,  свесив  босые ноги с ложа, сидел в одной
сорочке,  потому  что  имел  обыкновение после обеда немного подремать, а он
только  что  пообедал,  самим  ведь богом определен полудневный сон: испокон
веков  в  полдень  отдыхает  и  зверь,  и  птица,  и  человек;  теперь Борис
недовольно  поглядывал  на  боярина,  который  не  дождался даже, пока князь
натянет  порты,  но  одновременно  старался  он  и  подавить  свой гнев, ибо
посланец,  наверное,  был  от  Великого князя и принес вести о возвращении в
Киев.
     Путьша  не  поздоровался,  не  дал  князю  одеться  или хотя бы малость
опомниться.  Подошел  к самому ложу и, сверху вниз поглядывая на худенького,
еще  совсем  юного,  только-только  бородка начала прорастать, князя, сказал
толстым басищем:
     - Отец  твой  умер,  царство  ему  небесное,  а  в  Киеве  сидит  князь
Святополк и велел тебе без промедления ехать с нами к нему.
     Князь  растерянно  смотрел на толстое лицо Путьши, - видно, его страшно
поразила  весть  о  смерти  отца,  а  уж  что  касается  Святополка,  то он,
наверное,  и  не  услышал,  а если и услышал, то ничего не понял, еще меньше
понял  он про требование старшего брата ехать к нему с поклоном. Борис хотел
что-то  промолвить,  но  губы  его шевелились без малейшего звука, испытывал
лишь  неодолимый  страх,  панический,  безудержный  страх перед этим грубым,
незнакомым  боярином,  перед  его  жестокой  вестью,  перед его наглостью, с
радостью  убежал  бы  сейчас  куда-нибудь, не был бы ни князем, ни воеводой,
уже  жалел, что не послушал брата Ярослава и не поехал на его призыв, теперь
был  бы  далеко  отсюда, от отцовской смерти, от всех ужасов, которые принес
ему,  сонному  и растерянному, этот чужой человек с нахальным голосом; более