впервые  видел, точно так же как и они его. Чиновники немного растерялись от
присутствия  такого вельможного господина, поскорее прошмыгнули мимо Сивоока
и  распрощались с Агапитом, а он еще словно бы даже бросился их сопровождать
и  уже  только  после  этого возвратился назад и спросил у Сивоока, согнав с
лица слащавость, даренную чиновникам:
     - Так хочешь ко мне?
     - Еще  не  знаю,  чего  могу  хотеть,  а  чего  не  могу, - сказал тот,
удивляясь  поведению  Агапита. - Не знаю, кто я: раб или человек, хотя рабом
не чувствовал себя никогда и не дойду до этого.
     - В  этом  что-то  есть,  -  поднял  палец  вверх Агапит, - это красиво
сказано,  а  еще  лучше  ты, человече, нарисовал эти узоры, на которые я еще
немного  посмотрю.  Это  прекрасно! Говорю я, Агапит! И будешь ты среди моих
антропосов, как тебя?
     Сивоок  молчал,  обиженный  столь  пренебрежительной  забывчивостью, но
из-за спины у Агапита высунулся Мищило и напомнил своему принципалу:
     - Его зовут Сивоок.
     - Сивоок,  -  повторил, причмокивая губами, Агапит. - Ну что ж, это имя
тоже  может  быть  славным,  как  и  Агапит!  И  что  может быть прекраснее,
спрашиваю я всех вас?
     Видимо,  он  часто обращался с такими вопросами, ни к кому, собственно,
не  адресуясь  в  частности,  и  привык, что никто и не должен отвечать, ибо
сразу  же  после  восклицания на его толстых, сальных губах появилась улыбка
довольствия   самим   собой   и  всем  миром,  который  казался  ему  полным
гармоничности,  поднял  край  хитона,  взмахнул  им,  обдал Сивоока запахами
восточных ароматов и пошел, забирая с собой всех "антропосов".
     Так  ко  всем  приключениям  Сивоока  прибавилось  еще одно. Ну и что с
того?
     Сивоок  не  мог знать, что Агапит с его неторопливостью был по-слоновьи
упорным  в  своих  прихотях.  И  ежели  уж  он  намерился иметь у себя чудом
спасенного   русича,  то  шел  за  этой  своей  прихотью,  будто  балованный
маленький ребенок.
     Никто,  разумеется,  не  хотел  встать  на  помощь Агапиту, да он и сам
хорошо  знал,  что  напрасно искать конец какого-нибудь дела там, где его не
может  быть,  среди этих людей, которые обладали пышными титулами и не менее
пышной  одеждой  благодаря  лишь  тому,  что  всю  свою  жизнь уклонялись от
решения каких бы то ни было дел, не сказали ни разу "да" или "нет".
     Выручить   его  мог  один  человек  лишь,  и  этим  человеком  был  сам
император.
     Подступиться  к  императору,  если  ты не принадлежал к чинам кувуклия,
считалось  делом  маловероятным, найти же людей, которые отстаивали бы перед
василевсом  твои  интересы,  было  еще трудней. Но для Агапита, казалось, не
существовало  невозможного. Он имел золото, но золото имели и многие другие.
Зато  никто  не  был  таким  упрямым,  как  Агапит.  Он  мог неделями и даже
месяцами  толкаться среди чипов, кланяться им, льстить им, пока не добивался
своего,  он  не  знал, что такое унижение, всегда готов был подчиниться кому
угодно, лишь бы только исхитрить задуманное для себя.
     Многие  отговаривали  его  от намерения просить у императора спасенного
белого  болгарина,  то  есть  русича, как тот сам себя именует. Зачем? Разве
мало  в  Константинополе  людей,  чтобы  выбрать  из  них  для  себя мистия,
ученика,   а   то  и  просто  раба?  Ювелиры  на  Аргиропратии,  медники  на
Халкопратии,  дуборезы  в  Цангарии  -  пожалуйста!  А  так кто бы это шел к
императору с таким ничтожным делом?
     - Так, так, - соглашался Агапит, - но!..
     Он  произносил  это  "но",  многозначительно  поднимая палец вверх, сам
всматривался  в  этот палец, пока и собеседник тоже не задирал голову, тогда
Агапит   спокойно   опускал   руку   и  с  сочувствием  к  своему  не  очень
сообразительному   слушателю   говорил   так,   будто  и  не  было  паузы  с
рассматриванием поднятого в небо пальца:
     - Но  когда  человеку  чего-нибудь  хочется,  нужно  удовлетворить  это
желание, ибо иначе перестанешь быть человеком.
     - Тяжело и трудно, - вздыхал собеседник.
     - Но  не  для  такого  человека,  как  вы,  - одаривал его Агапит такой
улыбкой,  что  тому  казалось,  будто  его обнимает красавица или же осыпают
золотыми монетами.
     В  Константинополе  начались  осенние  врумалиивидеть  теперь  в  Триклине  девятнадцати  акувитовтрапезой.  Ему  подавали  только  на золотых блюдах. Слуги вносили заморские
фрукты  в вазах из чистого золота и таких тяжелых, что поднимать их на столы
приходилось  на  обшитых  позолоченной  кожей  веревках, переброшенных через
блоки,  хитро  спрятанные  под  потолком  Триклина, но на трапезы в Триклине
девятнадцати  акувитов  приглашался  согласно ритуалу лишь определенный круг
людей,  к которым Агапит не принадлежал, точно так же согласно предписаниям,
шедшим  еще от предыдущих императоров, подбиралось сопровождение царствующей
особы  на  загородную  охоту,  на игры в циканистрии, на конные прогулки, на
торжественные  выходы в храмы и монастыри, даже на ипподром, где смотреть на
императора  могли  сразу  сто  тысяч  человек,  которые  сидели на мраморных
скамьях,  но  пребывать  в  кафисме  вместе  с  императором имели право лишь
посвященные,  доверенные,  самые  приближенные.  Да, в конце концов, если бы
даже  Агапит  и принадлежал к тому узкому кругу императорского окружения, то
всячески  избегал  бы  придворной  суеты,  ибо его огромное тело не выносило
спешки,  а  ленивая  душа художника жаждала прежде всего покоя и свободы для
размышлений.
     ______________
     шли  по  греческой  азбуке  с  24 ноября по 17 декабря - 24 дня. Главнейшими
были  дни,  выпадавшие  на  имена императоров (К - для Константина, скажем),
поэтому врумалии считались именинными праздниками.
     дворца,  где  стояло  девятнадцать  акувитов,  то  есть столов для банкетов.
(Прим. автора).

     Он  мог  разрешить  себе  стоять  в  сторонке  от  суеты кувуклия еще и
благодаря  тому,  что  всегда вдоволь имел золота и драгоценностей для этого
возбужденного,   безумного   мира,   где   все   можно  купить.  Поэтому  не
удивительно,  что  через  несколько дней после того, как в голову ему пришла
мысль  заполучить  Сивоока,  Агапит  ублажил  и  подкупил, кого там нужно, и
василевсу  Константину,  когда он был на ипподроме, осторожно сказано было о
желании  известного  зодчего  Агапита  выкупить  белого болгарина. Император
страшно рассердился за несвоевременность и неуместность такой просьбы.
     - Какое  мне  дело  до  какого-то  там  болгарина,  или  кто  он там! -