Хасеки в мехах - одна в белых, другая в красных русских соболях, и  хоть
зимний стамбульский день был хмурым и глиняная почва в садах раскисла от
дождей, прямо в ту  грязищу  постлали  длинный  рулон  белого  лионского
сукна, присланного королем Франциском, и султан, сойдя с коня, ступил на
то сукно с одной стороны, а с другой навстречу ему пошли валиде и первая
жена Хуррем, Хасеки, и сказаны были торжественные слова  приветствия,  а
более ничего, ибо вокруг была тьма-тьмущая евнухов и служанок, и  каждое
произнесенное здесь слово уже сегодня бы разлетелось по всему Стамбулу.
   Хотя, по обычаю, султан обедал  либо  один,  либо  же  с  визирями  и
великим муфтием, в этот день он  проявил  желание  обедать  с  валиде  и
Хуррем, и снова не было сказано ничего лишнего, валиде упорно  поджимала
свои темные губы, неохотно выпуская из них по нескольку  слов,  султанша
не отпугивала Сулеймана неприступностью, которой он так  боялся,  сидела
милая и приветливая. Бросала на султана еле уловимые быстрые  взгляды  -
исподлобья, склоняясь над едой, так что валиде еще крепче  сжимала  свои
тонко очерченные губы, словно хотела сказать своему сыну, что нет в этой
женщине никаких добродетелей, а если и были когда-нибудь, то  давно  уже
запятнаны бесстыдством.
   Сулейман  не  мог  дождаться,  когда  сможет   остаться   наедине   с
Роксоланой, и в то же время боялся этого мгновения, ибо она  была  здесь
единственным человеком, от которого он мог услышать тяжелые упреки и  за
свой неудачный поход, и за все содеянное в тех землях,  где  прошел  его
конь, и прежде всего за Ибрагима. Кто знает, что такое власть, тот знает
также и что такое страх.
   И снова страхи его оказались  напрасными,  поскольку  Роксолана,  как
всегда, отгадала его мысли и опасения, тараторила  о  детях,  о  зное  в
Стамбуле (это в то время,  когда  его  поливали  на  венгерских  долинах
холодные дожди!), о том, как ждала его и не могла дождаться. Ее  молодое
тело истосковалось по мужской ласке, невыносимо долгие месяцы ждала  она
его из этого бесконечного похода, порой впадала в  странности:  блуждала
нагой по садам, запиралась в темных покоях, никого не подпуская к  себе,
тигрицей набрасывалась на служанок,  издевалась  над  покорной  эфиопкой
Нур. И ждала, ждала своего султана. Хотя что  она  говорит  -  разве  же
можно такое говорить?
   -  Почему  же  нельзя?  -  полный  признательности  за  ее   доброту,
приветливо молвил Сулейман. - Я твой, твой. Султан и муж. Так же, как ты
моя Хасеки, султанша, Хуррем. И я  люблю  тебя  больше  всех  на  свете.
Влюблен, как Меджнун, как Фархад. А ты? Ты до сих пор влюблена в меня?
   - В султанов влюбляются не женщины, - испуганно подняла она руки, как
бы защищаясь, - в них влюбляется только вечность!
   - Я приготовил тебе подарок, достойный вечности!
   - Разве мало у меня ваших бесценных подарков, мой повелитель?
   - Такого еще не было. И никто не знал ничего  подобного.  Мы  устроим
торжественный сюннет
для наших сыновей. Весь Стамбул придет на этот большой  праздник.  Послы
иноземных правителей. Весь цвет османства.
   - Баязид еще мал для обрезания, ваше величество.
   - Возьмем Мустафу, Мехмеда и Селима.
   - И Мустафу?
   - Он мой старший сын.
   - И вы провозгласите его наследником престола? А моих детей  задушат,
как котят? Тогда лучше бы я задушила их в колыбели,  нежели  теперь  так
мучиться!
   Она заплакала, но султан посмеялся над ее слезами.
   - Никто не посмеет тронуть ни одного из моих сыновей  до  самой  моей
смерти. Все шах-заде проживут долго и счастливо и  познают  все  радости
этого света, пока я султан. К тому же я еще не имею  намерения  называть
своего наследника. Когда Фатих завещал  для  пользы  державы  передавать
власть достойнейшему, он не имел в виду  самого  старшего.  Достойнейшим
может быть и самый младший.  Поэтому  пусть  растут  спокойно,  не  зная
соперничества, не обремененные мыслью о тяжелом будущем и неизбежности.
   Но Роксолана не успокоилась:
   - Ну, так. Но ведь вы позовете на сюннет и ту  черкешенку,  поскольку
она мать Мустафы?
   - Ее убрали с моих глаз навеки. На этот славный сюннет будут допущены
только султанша, султанская мать и султанские сестры.
   - Мой повелитель, мы столько времени не виделись, а разговариваем  не
о любви, а о делах! Это можно простить мужчине, но женщине - никогда!
   Он был благодарен ей за эти слова, но все же не удержался,  чтобы  не
заметить:
   - Приготовления к великому празднику начнутся уже завтра.


   Полгода в Стамбуле только и разговоров было о приближающемся сюннете.
Шум, молитвы,  приглашения  иноземных  послов,  стройка,  приготовления.
Забылся позор Вены, не вспоминались убитые, не было и речи  о  голодных,
нищих, несчастных. Стамбул шел навстречу сюннету! Султан  назначил  день
сюннета: во втором месяце  джемади,  ровно  через  тридцать  дней  после
первого джемади - дня взятия Фатихом Константинополя.
   Шесть  месяцев  прошли  под  знаком   сюннета   султанских   сыновей.
Собственно, о самих сыновьях никто и  не  думал,  о  них  забыли  сразу,
каждый  примерялся  к  тому,  какое  место  займет  он  в  церемонии,  в
торжествах,  как  ему  продвинуться,   пропихнуться,   зацепиться   хоть
мизинцем.  Султан  созывал  диван,  советовался,  давал  указания,   сам
наблюдал   за   стройкой.   Рассылались   письма.   Принимали    послов.
Скендер-челебия вместе с Грити и  Ибрагимом  изобретали  и  выколачивали
новые налоги на сюннет. На базарах кричали  каждый  день  о  приближении
сюннета глашатаи - теллялы. По домам ходили женщины - окуюджу,  созывали
на торжество. Астрологи - мюнеджимы - заверяли, что  констелляции  звезд
способствуют успешному проведению  великого  празднества.  Поэты  загодя
писали  касиды  и  составляли  назире  на  поэмы   прославленных   своих
предшественников.  Неутомимые  подхалимы,  алчные  хапуги,  мошенники  и
горлорезы вертелись вокруг  султанского  трона,  обретя  удобный  случай
втереться в доверие к падишаху, прославляя  его  мудрость,  великодушие,
щедрость и государственный ум. Стамбульские толпы, заранее смакуя щедрые
угощения, которые предстоят им во время сюннета, прославляли  Сулеймана,
кричали о своей любви к  султану,  благодарили  его  за  заботливость  и
внимание к простому люду, хотя потом они же станут подсчитывать расходы,
как это было после свадьбы  Ибрагима,  и  проклинать  расточительство  и