избавлением, а  со  временем  стал  ближайшим,  единственным  человеком,
любимым человеком, хоть и все еще загадочным. Постепенно она  сдирала  с
него загадочность, упорно добиралась  до  его  сути,  до  его  мыслей  и
сердца. Когда еще не было у него  Хуррем,  любил  ужинать  с  Ибрагимом,
теперь на долю грека выпадали разве что ужины в походах, в  Стамбуле  же
почти все ночи принадлежали Хуррем. Обедал султан иногда  с  визирями  и
великим муфтием. Считалось, что во время таких обедов будут  говорить  о
державных делах, но  Сулейман  был  всегда  неприступно  молчаливым,  ел
быстро, небрежно (обед состоял всего из четырех блюд), будто он спешил и
берег себя для ночных уединений с султаншей.
   Никто никогда не знал,  о  чем  думает  султан,  только  эта  молодая
женщина стремилась это знать и достигла успеха. Никто никогда не понимал
движений его сердца, она это  делала  всякий  раз  и  пугала  его  своим
ясновидением, так что иногда он поглядывал на нее со страхом,  вспоминая
упорные нашептывания о том, что Хуррем злая колдунья.
   В темной Сулеймановой душе, заполненной безмерной любовью  к  Хуррем,
все  же   находились   такие   закутки,   куда   по-змеиному   заползала
подозрительность, зловеще шипела, брызгала жгучей отравой. Тогда  ярился
неведомо на кого, и, как бы чувствуя смятение  в  его  душе,  появлялась
валиде, которая была убеждена, что дом Османов без нее давно бы  рухнул,
а поэтому все должна была знать, всем  управлять,  за  всеми  следить  и
вынюхивать; предоставляя султану  господство  над  телами,  себе  хотела
захватить власть над душами.
   - Слышали ли вы, мой царственный сын? - допытывалась она у Сулеймана,
и он почти с ужасом смотрел, как изгибаются ее темные уста, прекрасные и
в то же время ядовитые, как змеи.
   Или же прибегала к  нему  сестра  Хатиджа,  которая  никак  не  могла
угомониться, даже получив себе в мужья самого великого визиря и  любимца
султана, и кричала, что ей невмочь более терпеть в Топкапы эту колдунью,
эту славянскую ведьму, эту...
   - Уймись, - спокойно говорил ей Сулейман, а сам думал: "А может, и  в
самом деле? Может, может..."
   Ибрагим был осторожнее, но и по-мужски решительнее.
   -  Не  разрешили  бы  вы,  о  мой  султан,  чтобы  капиджии  у   врат
Баб-ус-сааде открывал лица всем  женщинам,  которые  проходят  в  гарем?
Ведь, переодевшись женщиной, туда могут проникнуть злоумышленные  юноши,
и тогда...
   - А не следует ли, мой султан, велеть привратным  евнухам  обыскивать
всех портных и служанок, которые проходят  в  гарем  с  воли,  чтобы  не
проносили они запрещенного или такого, что может...
   - А не следует ли поставить на султанской кухне людей для  наблюдения
за кушаньями, которые готовятся для султанши Хасеки и  для  обитательниц
неприступного гарема? Чтобы не допустить никакого вреда для драгоценного
здоровья ее величества...
   - И не лучше ли было бы, если бы...
   - А также недурно было бы еще...
   Где-то оно все рождалось, сыпалось и сыпалось с мертвым шорохом,  как
крупа с неба, собиралось целыми  кучами  хлама,  злые  люди  султановыми
руками  выстраивали  из  тех  отбросов  стены   недоверия,   подозрений,
оговоров, сплетен, слежки и угроз вокруг Роксоланы, и она с каждым  днем
все острее и болезненнее ощущала, как сжимаются те стены, будто  вот-вот
рухнут и под своими обломками навеки похоронят  и  ее,  и  ее  маленьких
детей.
   Утра были ласковые и радостные, а дни невыносимые и тяжелые. Ночи  не
спасали. Поначалу молчала, не говорила султану ничего, а  когда  не  под
силу стало молчать дальше и она пожаловалась султану, он холодно бросил:
   - Я не могу думать о такой нелепости.
   - А вы считаете, что мне хочется думать об этом? -  закричала  она  и
заплакала, и он не мог унять ее слез, потому что на  этот  раз  не  знал
как, не умел, а может, и не хотел.
   Что о ней только не говорено тогда в Стамбуле!
   Будто привезла со своей Украины две половинки яблока на  груди,  дала
съесть те половинки Сулейману, и падишах запылал любовью к ней.
   Будто поймали в Румелии знахарок, собиравших для султанши в пущах тот
нарост, что свисает с  умирающих  деревьев,  как  взлохмаченная  мужская
борода, и называется "целуй меня". И она этим наростом должна  была  еще
больше приворожить султана.
   Будто задержали двух бабок, несших в гарем  косточки  гиеньей  морды.
Когда стали  пытать  этих  бабок,  они  сознались,  что  несли  косточки
султанше, ибо это сильнейший любовный талисман.
   Будто  евнухи  кизляр-аги  Ибрагима  нашли  зашитые  в  покрывале  на
султанском ложе высушенные заячьи лапки  -  они  должны  были  оберегать
любовь Сулеймана к Хуррем.
   Будто поймали в  Стамбуле  зловредную  еврейку  по  имени  Тронкилла,
варившую любовное зелье для султанши.
   Будто найден на кухне котел, в котором варился гусак, общипанный,  но
не зарезанный, никто не знал, откуда взялся тот  гусак  и  кто  поставил
котел на огонь, но открыли люди великого визиря, что тем гусаком  должны
были накормить султана, чтобы он навеки прикипел сердцем к Роксолане.
   Будто обнаружили в покое самой султанши Хасеки  волшебное  зеркало  в
черной раме, и кто заглядывал в то зеркало, тот видел свою смерть и,  не
выдерживая этого зрелища, отдавал аллаху душу.
   Будто султанша, играя с  детьми  в  садах  гарема,  делает  из  сухих
листьев мышек, которые должны принести кому-то смерть.
   Будто дьяволы  неистовствуют  вокруг  священных  султанских  дворцов,
будучи не в состоянии пробиться туда сквозь частокол молитв правоверных,
но как только султанша выезжает за пределы Стамбула, они обступают ее со
всех сторон, берут под  охрану  и  наводят  порчу  на  каждого  честного
мусульманина, который бы  имел  неосторожность  приблизиться  к  ведьме.
Когда султанша была с падишахом близ  Эдирне,  дьявол  в  оленьей  шкуре
кинулся на падишаха, но тот застрелил его, и на  месте  оленя  оказалась
смердящая куча дерьма.
   Будто пила султанша отвары из сальвии  и  петрушки,  чтобы  превзойти
плодовитостью Махидевран и  всех  султанских  жен,  самому  же  падишаху
насыпала в карманы гвоздиков, чтобы сделать его крепче в постели.
   А кто говорил, кто видел, кто докажет?
   Нет врагов, нет противников, только перешептывания,  оговоры,  шелест
да шорох, снование теней, призраков и привидений  и  ненасытность  тысяч
султанских холуев, словно бы их надо кормить не только чорбой и  пловом,
но еще и суевериями, сплетнями и подозрениями.