телохранителям,  чтобы  оставили  его  наедине  с  Кучуком,   встряхивая
пальцами, как бы желая стряхнуть  с  себя  грязь,  которой  набрался  от
общения с этим человечком, процедил сквозь зубы:
   - Теперь рассказывай мне о себе быстро и без  лишних  слов,  ты,  сын
шакала и свиньи. Ну?
   - Ваше высочество, мой визирь, - бормотал тот, - я Кучук, Кучук...
   Ибрагима передернуло. Как ни перепуган этот презренный прислужник,  а
все же не забывает, что он только "высочество", а не  "величество",  как
султан и султанша.
   - Какой я тебе, визирь? - взревел грек. - Твои родичи в аду, да и  то
в отвратительнейшей его части. Кучук? Что такое - Кучук?
   Евнух поднял голову, вытаращился на великого  визиря.  Никак  не  мог
понять, чего хочет  от  него  этот  всемогущественный  человек.  Ну,  он
действительно Кучук, тут уж ничего не прибавишь. И назван так не в честь
самого короткого месяца, а потому, что в детстве  ему  навеки  укоротили
тело так, что уже ничем не дотачать. Отсюда и имя. А каково имя,  такова
и жизнь. Приходится жить так,  как  живут  вокруг  тебя,  а  там  суета,
тщеславие, неправда и сплошное зло. Одни кичатся происхождением,  другие
положением, иные богатством, красотой, силой, а ты не имеешь ничего - ни
надежд, ни страхов, ни души, ни тела,  только  запуганная  ненависть  ко
всему сущему, загнанная в отдаленнейшие  закутки  души.  Он  никогда  не
искал своих корней, не знал, где их искать, не  помнил  ничего  о  своих
истоках, как будто вырос здесь, под стенами гарема, как черное зелье  на
том месте, куда выливают помои. Звали Кучуком  потому,  что  жил  тут  с
малолетства,  как  будто  и  родился  в  аду  султанских  кухонь,  среди
исполинских медных котлов,  под  которыми  вечно  гоготало  пламя.  Чуть
проснувшись, уже разносил еду гаремницам, поставив на голову  тяжеленный
поднос, переваливался на коротеньких ножках по длинным мабейнам   гарема,  ставил  блюда  на  полочки
шкафчиков-вертушек, указанных евнухами. Никогда не видел, кому он подает
еду, его тоже не видели. Шкафчик вертелся в стене, поднос исчезал на той
стороне, невидимые руки снимали его с полочки, ставили себе  на  колени,
или на столик; или на подушку  -  миндер,  нежные  уста  касались  пищи,
принесенной Кучуком, а он между тем бежал  снова  в  кухню,  брал  новый
поднос, нес его  в  другое  помещение,  евнух  указывал  ему  на  пустую
полочку... Знал или не знал о гаремницах, которым приносил еду?  На  это
не может быть однозначного ответа.
   Слышал нежные голоса. Слова. Разговоры. А кто слышит, тот уже  знает.
Имел дело  с  деревом,  а  в  дереве  всегда  можно  сделать  незаметное
отверстие. Проколоть шилом стенку круглого  шкафчика-вертушки  -  и  уже
тебе открываются внутренности гарема. А кто видит, тот тоже что-то может
знать. Может, оно и ни к чему для такого  маленького  служки,  но  разве
человек ведает, что ему нужно, а что нет? Тогда возжелал подняться  выше
во дворцовой иерархии, из простого разносчика пищи стать поваром - ахчи.
Пусть не ахчи-уста, не великим мастером кормления людей, к тому же таких
вельможных, как султанские жены, а простым себе  поваренком,  опять-таки
кучуком. Он изучал искусство ахчи, но хотя кое-что в  нем  казалось  ему
непостижимым,  а  старые  ахчи-уста  всячески  укрепляли  его   в   этом
убеждении, он учился упорно,  отчаянно,  ожесточенно,  терпеливо  сносил
насмешки, побои,  издевательства  -  и  чего  же  достиг?  Только  права
подкладывать под котел дрова. Даже воду в котлы заливали  другие,  более
доверенные, до которых  Кучук,  казалось,  никогда  не  сможет  дорасти.
Грязный, оборванный, перепачканный сажей, как стамбульский кюльбекчи, он
только и знал, что выслушивал презрительные слова старших поваров: "Что?
Ты хотел бы к котлам? Такой неряха и  грязнуля?  Да  ты  знаешь,  что  у
настоящего повара должен быть  чистый  не  только  зад,  как  у  каждого
правоверного, но и руки, нос, борода, шея  и  все  иное,  чтобы  никакая
зараза не могла попасть от тебя в котлы!"
   И вот счастье! Его заметил сам  матбах-эмини,  сказал  ему  несколько
благосклонных слов, велел выдать Кучуку дорогую одежду, теплый  халат  и
шапку и послал выполнить чрезвычайно важное поручение.
   - Что ты знаешь про гарем? - спокойно спросил у Кучука Ибрагим.
   Тот испугался еще больше. В бормотании о своей  жизни  на  султанских
кухнях он немного отошел от  страха  перед  этим  грозным  человеком,  а
теперь все начиналось сначала.
   - "Клянусь  аллахом  милосердным  и  всепрощающим  и  этим  беспечным
городом..."
   - Ты мне еще поклянешься, - пообещал ему  великий  визирь,  -  я  еще
выпущу тебе все, что содержится в твоих кишках! О гареме что знаешь?
   - Ваше высочество! - заскулил Кучук. - Ну  откуда  же  мне  знать?  Я
только дровонос. Подкладываю под котлы и  наблюдаю  за  огнем.  В  гарем
могут ходить только мальчики до двенадцати лет. Даже  евнухов  из  кухни
только маленьких туда...
   - А те - что они знают?
   - Да разве я...
   - Говори все!
   -  Аллах  часто  милостив  даже  к  безумным...  Они  узнают  там   и
запрещенное...
   - Ага, узнают. А потом?
   - Кто что слышит, что видит, несет и разносит... Но ведь не  я,  ваше
высочество, не я...
   - Тебе доносят?
   - Кто я? Ничтожный дровонос.
   - А если бы стал ахчи-уста?
   - Разве об этом может мечтать простой смертный?
   Ибрагим встал с дивана, подошел к Кучуку, сгреб его за ворот  одежды,
тряхнул.
   - Поклянись, что  нигде  никому  не  проговоришься  о  том,  что  тут
услышишь, ты, последыш!
   Не отпускал ворот, все сильнее закручивал, так  что  Кучук  захрипел,
задыхаясь и синея. Потом чуть ослабил, крикнул:
   - Ну!
   - Клянусь, - прохрипел Кучук, не зная,  в  чем  же  ему  клясться.  -
"Клянусь небом - обладателем башен, и днем обещанным,  и  свидетелем,  и
тем, о ком он свидетельствует! Клянусь посылаемыми поочередно, и веющими
сильно, и распространяющими бурно, и различающими твердо, и  передающими
напоминание, извинение или внушение! Ведь то, что вам обещано, -  готово
случиться!"
   Ибрагим швырнул Кучука на ковер, вытер руки.
   - Ты хороший мусульманин.
   - "Поистине, - пробормотал Кучук, -  Аллах  -  дающий  путь  зерну  и