Джихангир. Он и родился самым слабеньким из  всех  своих  братьев,  даже
слабее Мехмеда.  Что-то  болело  у  него  в  его  маленьком  тельце,  он
корчился, темнел личиком, не мог даже кричать, только смотрел жалобно на
мать большими, как на иконе, глазами, как будто хотел  сказать  ей,  что
чувствует и понимает все горе этого света и сожалеет,  что  она  привела
его на этот свет.
   И Роксолана так же неожиданно, как отправилась в поход,  возвратилась
с детьми в Стамбул. Расставание с Сулейманом было тяжелым и мучительным,
но султанша торопилась,  уже  сожалела,  что  поступила  так  неразумно,
подвергая маленьких детей неудобствам и трудностям походной жизни.
   Убегала из Стамбула, от  его  злых,  ненавидящих  глаз,  от  ядовитых
языков и шепотов, металась в поисках спасения  и  приюта,  а  где  могла
найти их в том мире, о котором с такой горечью писал Лютер: "В какую  бы
сторону мы ни повернулись - повсюду дьявол свивает свое  гнездо,  пойдем
ли к туркам - встречаем дьявола, остаемся ли там, где властвует папа,  -
ад неминуем, с  обеих  сторон  и  повсюду  одни  лишь  дьяволы.  Так  по
несчастью идет нынче мир. Нет дня, нет часа, когда бы ты был прикрыт  от
смерти. Отныне нельзя ждать ничего хорошего.  "Сосуд  разбит,  и  варево
пролито".
   Султан стоял на Земунском поле, не трогаясь в поход, пока не  получил
известие, что Роксолана благополучно вернулась  в  столицу  и  находится
вместе с детьми в  священной  неприкосновенности  гарема.  Только  тогда
быстро пошел к Драве, велел переправляться сразу  в  двенадцати  местах,
чтобы без задержки следовать на Вену.
   Еще не знал, что идет, может, к своему величайшему позору.  Роксолана
вовремя вернулась. А то позор пал бы и на ее голову. Враги  еще  пустили
бы слух, что это она подговорила Сулеймана выступить против  Вены,  дабы
султан положил к ее ногам одну из славнейших столиц Европы.
   А султан, переправившись через Драву,  собственно,  и  закончил  свой
поход на Вену. Должен был бы уже давно понять, что с  таким  сераскером,
как его Ибрагим, может выигрывать только состязания в  грабежах,  но  не
настоящие войны. Великий визирь, идя  впереди  султана,  пораспускал  по
всей земле отряды хищных акинджиев, и  те  опустошали  все  вокруг.  Тем
временем Луиджи Грити, для которого Ибрагим  выпросил  у  султана  титул
верховного наместника и графа Мармароша,  бесчинствовал  в  Венгрии.  Он
выгнал из Буды всех христиан, расставил повсюду османцев, довел до  слез
даже такого твердого в своих  злодеяниях  человека,  как  Янош  Заполья.
Когда хранитель короны святого Стефана Петер Переньи бросился к  султану
за помощью и защитой от Грити, его перехватил  великий  визирь,  перебил
охрану и, угрожая вечным рабством, вынудил Переньи  отдать  в  заложники
своего семилетнего сына. Дитя было обрезано, отвезено в  Стамбул  и  уже
больше никогда не увидело своего отца.
   Даже странно было, откуда у Ибрагима, сызмалу хватившего  и  горя,  и
нужды, и рабства, такая ненасытная алчность к роскоши и такая жестокость
к людям. Может, потому, что  для  этого  не  нужно  никакого  умения,  а
многолетнее прислужничество и лесть перед Сулейманом развили в нем  лишь
низменные качества души, не давая возможности сосредоточиться на высоком
и благородном. Все в нем было поверхностное,  ненастоящее,  показное:  и
его умение развлекать султана игрой на виоле, и его  якобы  ученость,  и
его финансовые и государственные  таланты,  даже  его  якобы  утонченный
вкус. Играть его учил опытный перс, он, кстати,  считал  Ибрагима  тупым
учеником; обрывки знаний Ибрагим хватал в  беседах  с  мудрецами,  какие
никогда не переводились при дворе  шах-заде  в  Манисе  и  в  султанском
дворе;  финансовыми  и  государственными   советниками   у   него   были
Скендер-челебия и хитрый Луиджи Грити; алчность к роскоши также впитывал
он с жадностью губки от Грити,  ревниво  следя  за  тем,  чтобы  тот  не
превзошел его ни в чем. Собственного в Ибрагиме было разве что  подлость
да еще бездарность, особенно в военном деле.
   Он не выиграл ни одной битвы за все время, что был великим визирем  и
сераскером, не взял самостоятельно ни единого, даже  самого  маленького,
города, и старые янычары насмехались над Сулейманом:
   - Султан Селим за восемь лет убил восемь  своих  великих  визирей,  а
этот не может избавиться от одного паршивого грека!
   На этот  раз,  ведя  огромное  войско  на  Вену,  Ибрагим  неожиданно
остановился у маленького венгерского города Кесега. В Кесеге было  всего
лишь пятьдесят воинов во главе с хорватом Николой Юришичем, который  два
года назад был в Стамбуле послом от Фердинанда. Понимая  все  бессмыслие
сопротивления неисчислимой османской силе, Юришич хотел было  со  своими
всадниками податься в Вену,  но  из  окрестных  сел  в  город  сбежались
крестьяне, старики, женщины, дети и уговорили  его  защищать  их.  Стены
Кесега были стары. Продовольствия  у  горожан  мало.  Амуницию  и  порох
Юришич закупил на собственные средства, а поскольку он не  был  богатым,
то пороху могло хватить лишь на  несколько  дней.  И  все  же  Юришич  -
несчастные люди ласково называли его Микулицей -  встал  на  безнадежную
борьбу с огромным вражеским войском.
   Казалось, могучая османская волна зальет маленький Кесег и  уничтожит
за несколько часов, не оставив от него и следа. Ибрагим уже послал,  как
всегда, хабердара навстречу Сулейману, который приглядывался к действиям
своего сераскера издали, ждал его побед и размышлял о величии  и  вечных
законах. Однако Кесег стоял непоколебимо, не поддавался, и - о  диво!  -
османская сила остановилась перед ним.
   Ибрагим направил против города одних  только  всадников  и  маленькие
полевые пушки, метавшие ядра не крупнее  гусиных  яиц.  Пушки  не  могли
причинить никакого вреда стенам Кесега, а  наскоки  всадников  защитники
легко отбивали. Когда подошли янычары и  великий  визирь  бросил  их  на
штурм, защитники выстояли и против янычар.
   Вновь  провалилось  небо,  ужасающие  ливни  обрушивались  на  землю,
гремели громы, молнии кроваво присвечивали  черному  делу,  творившемуся
вокруг маленького Кесега, османы проклинали  неприступных  защитников  и
угрожали им, снова приползла вслед за войском чума, косила тысячами;  не
имея чем поживиться в дотла ограбленных окрестностях,  вояки  обжирались
зеленым еще виноградом и целые  ночи,  держась  за  животы,  просиживали
вокруг шатров.
   Три  недели  топталось  огромное  войско  вокруг  Кесега,  осажденные
выдержали двенадцать атак, половина защитников  была  убита,  пороху  не
осталось и пригоршни, кончилось продовольствие, но  вдоволь  было  воды,
щедро лившейся с неба, и Юришич не сдавался.
   Ибрагим послал к нему послов, обещая, что  отойдет  от  города,  если
Юришич уплатит ему выкуп.  Микулица  отвечал,  что  не  имеет  намерения
платить выкуп чужестранцу за собственный город. Тогда Ибрагим  предложил