и возвращаемся к нему.
   Потом  велел,  чтобы  останки  великой  госпожи,  Великой   Колыбели,
царственной валиде, положили  на  носилки  почета,  накрыли  драгоценным
покрывалом почтения и чтобы  улемы,  вельможи,  знатные  люди  Стамбула,
выйдя навстречу, похоронили благословенные останки в сокровищнице могилы
у подножия  тюрбе  султана  Селима,  как  сундук  с  драгоценностями,  и
помянули благословенную душу ее  величества  молитвами  и  величанием  и
придерживались добрых обычаев оплакивания, отвечавших законам шариата  и
сунны.
   Сам же  не  проронил  ни  слезинки  и  не  пошел  даже  взглянуть  на
покойницу. Как не ненавистна была эта  женщина  Роксолане,  но  даже  ее
поразило поведение Сулеймана. Не бросить последнего  взгляда  на  родную
мать! Не закрыть ей очей! Боже! Что это за мир,  что  за  люди,  что  за
жестокость?
   Не простила еще султану его странную холодность,  когда  через  месяц
после смерти валиде он повел ее в Айя-Софию, где  уже  ждал  их  главный
кадий Стамбула, и перед этим суровым человеком,  без  свидетелей,  но  с
надлежащей торжественностью заявил:
   - Я беру эту женщину себе в жены.
   Кадий  поклонился  султану  и  султанше  -  так  был  скреплен   этот
удивительный брак. Роксолану никто о согласии не спрашивал  -  ведь  для
шариата голос женщины никакого значения  не  имеет.  Все  произошло  так
неожиданно, что она и не постигла сразу всего величия этого  события,  и
только впоследствии, когда Султан отправился в Персию,  а  она  осталась
одна в Стамбуле, когда народ прокричал ее султаншей и уже сопровождалось
ее имя  не  проклятиями,  а  хвалой  и  славой,  осознала  наконец,  что
произошло невероятное. Пусть не было свадьбы, не сопровождался  их  брак
торжествами, напротив, поражал своей почти возмутительной  будничностью,
но был этот брак освящен шариатом, возведен к наивысшему  мусульманскому
закону,  и  она  теперь  вознесена,  вознесена,  возвеличена!  Османские
султаны и до этого вступали в брак с чужеземками, среди которых бывали и
славянки, но все они были дочерьми властителей, князей и королей, а  она
ведь  только  рабыня,  купленная  и  проданная,  безродная,  безвестная,
ничтожная и униженная!  Кто  теперь  посмеет  назвать  ее  рабыней?  Кто
поднимет голос против нее, замахнется на нее, на ее род и происхождение?
Ощущала в себе голос крови легендарных амазонок и  непокоренных  скифов,
знала, что не удержит теперь ее никто и ничто, не будет теперь больше ни
противников, ни преград. И все прежние страхи и горести казались  такими
мизерными, никчемными, что хотелось смеяться.
   Даже султанская сестра Хатиджа  склонила  голову  перед  султаншей  и
пришла к ней жаловаться на своего мужа. Ибрагим, пока зимовал в  Халебе,
завел себе подлую наложницу,  какую-то  Мухсину,  потом  отправил  ее  в
Стамбул, где соорудил ей тайно дом, и эта блудница писала  ему  вдогонку
любовные послания. Только послушать,  что  она  имела  наглость  писать:
"Пока плачу и тоскую, измученная  и  опечаленная,  неожиданно  прозвучал
милый звук утреннего ветра и донес дорогую сердцу речь вашего  чарующего
тела и сладостных уст". Хвала аллаху, что султанские  улаки  перехватили
это письмо и принесли ей. Как смел этот мерзкий человек противопоставить
султанской сестре какую-то шлюху! И  какую  кару  он  заслужил  за  свою
измену?
   Роксолана молчала. Что ей Ибрагим, что ей все?  Что  должно  рухнуть,
рухнет теперь само. А она  должна  еще  больше  укреплять  здание  своей
жизни, укреплять сама, благодарить того,  кто  ее  возвысил  и  поставил
рядом с собой, может, и надо всем миром. Мамуся, родная, увидела  бы  ты
свое дитя! И снова летели вслед Сулейману ее письма.
   "Мой великий повелитель! Припадаю лицом к земле и целую прах от Ваших
ног, убежище счастия. О солнце моих  сил  и  благо  моего  счастия,  мой
Повелитель, если спросите о Вашей послушнице,  у  которой  после  Вашего
отъезда печень обуглилась, как дерево, грудь стала  руиной,  глаза,  как
высохшие источники; если спросите о сироте, утопленнице  в  море  тоски,
которая не различает дня от ночи,  которая  страдает  от  любви  к  Вам,
которая сходит с ума сильнее Ферхада и Меджнуна с тех пор, как разлучена
со своим  властителем,  то  я  теперь  вздыхаю,  как  соловей,  и  рыдаю
беспрерывно и после Вашего отъезда пребываю в таком состоянии, какого не
дай бог даже Вашим рабам из неверных".
   Султан отвечал ей, сообщая, как брал он  кызылбашские  крепости,  как
вошел в столицу шаха Тебриз, как пошел дальше путями, по  которым  ходил
сам Искандер, как пережил ужасную  ночь  у  брошенного  древнего  города
Султании. Несколько дней войско шло в холодной мгле  и  черных  туманах,
затем очутилось в темном горном ущелье, и усталые воины уснули в шатрах,
между которыми горели тысячи костров. Вдруг около полуночи  над  лагерем
закрутился джинновский смерч, будто огромная воздушная пиявка  всосалась
в землю, все шатры, кроме султанского, были вмиг растерзаны и  разметаны
на все стороны, смерч всасывал в себя людей, животных, оружие - все, что
попадалось на его пути. Когда же он умчался, в  ущелье  ринулись  потоки
ледяного воздуха, град и лед. Из недр гор послышался зловещий  рык,  как
будто там пробудились все демоны ада, и гул прошел меж людьми, предвещая
угрозу и неся ужас.
   Люди замерзали насмерть, с жалобным ревом  гибли  верблюды,  снег  не
просто падал,  а  засыпал  воинов,  коней,  мулов  и  все  вокруг.  Люди
перепуганно жались друг к другу и просили у аллаха  спасения  от  горных
демонов, пробужденных кызылбашами. Сам султан испуганно ежился  в  своем
роскошном шатре, думая, что это впервые в борьбе  за  чистую  веру  небо
подает ему такой зловещий знак. Когда наутро засветило  солнце,  увидели
все, что снег красный,  точно  политый  кровью,  и  уцелевшие  бросились
бежать из того страшного ущелья,  шли  по  местам  непроходимым,  видели
больше змей, чем растений, с гор попали в трясины Евфрата, тонули в них,
гибли тысячами.
   Великий визирь обвинил во  всем  Скендер-челебию,  хотя  кто  бы  мог
бороться со стихиями?
   Султан не встал на защиту великого дефтердара. Когда  перед  ним  без
сопротивления отворил ворота великий Багдад и на первом  диване  Ибрагим
выступил  с  требованием  казнить  Скендер-челебию   за   предательство,
Сулейман не стал выслушивать мнения  визирей  Аяз-паши  и  Касим-паши  и
поддержал своего сераскера.
   Скендер-челебию и его  зятя  Хусейн-челебию  повесили  на  багдадском
Ат-Мейдане, семь тысяч их рабов пустили  в  продажу,  пажей  дефтердара,
одетых в золото, забрали к султанскому двору, и впоследствии  семеро  из
них стали  визирями  у  Сулеймана,  а  двое  даже  великими  визирями  -
Ахмед-арбанас и Мехмед из боснийского рода Соколовичей, прозванный  Узун