- Длинный.
   Ночью после казни Скендер-челебия приснился  Сулейману.  Будто  душил
его платком, допытывался:  "За  что  повесил  меня,  невинного?"  Султан
проснулся, объятый ужасом, в  темноте,  в  одиночестве,  проклял  своего
великого визиря: "Бог даст, Ибрагим,  в  скором  времени  и  ты  так  же
закончишь!"
   Находил приют и утешение только в письмах Роксоланы, писавшей  ему  в
Багдад:
   "Всевышнему и его алтарю тысячекратную хвалу вознося,  возрадуемся  и
возвеселимся! Весь мир вышел из тьмы,  залитый  светом  милости  божьей.
Хвала господу за доброту,  хвала  Водителю!  Пусть  мой  властелин,  мой
падишах, мой высокий порог к Повелителю этого и того света, благо  света
моих очей, коими гляжу на этот мир, пусть мой шах и  мой  султан  всегда
ведет святую войну, уничтожает своих  врагов  и  завоевывает  земли,  да
пленит он все семь сфер Джемшида, да подчинятся Вашим ведениям человек и
джинн, да сохранит Вас бог от малейших несчастий и  ошибок,  да  поможет
осуществиться всем надеждам, которые зародятся  в  Вашем  благословенном
сердце, да будете мне Хизиром, да уберегут Вас все пророки и  святители,
весь  свет  пусть  весело  и  счастливо  проводит  свое  время  в  Вашей
счастливой тени. И когда всевышний позволит, о властитель миров! - снова
молю  его,  чтобы  дал  возможность  и  судьбу  для  Вашего  счастливого
возвращения, чтобы снова узрела я Ваше благословенное лицо и погрузилась
своим лицом в прах у Ваших ног!

   Точно солнце само, шествуешь, сияя!"

   В Стамбуле снова лютовала чума. Роксолана прижимала  к  сердцу  своих
деток, посылала к султану гонца с  письмами:  "Аллах  смилуется,  и  мор
пройдет до прибытия моего властителя.  Наши  богоугодники  говорят,  что
смерть должна исчезнуть, когда опадет осенняя листва".
   И снова вписывала в письмо строку из своего стихотворения:

   Точно солнце само, шествуешь, сияя!

   Султан возвращался через Битлис, Халеб, Антиохию, Адану, Конью. Целых
пять месяцев шел от Багдада до Стамбула, осматривал  все  свое  царство,
чинил суд и расправу, награждал всех,  кто  отличился,  карал  виновных.
Ничто не выказывало его  перемены  по  отношению  к  Ибрагиму,  которого
теперь называли "сераскер султан",  на  долю  Сулеймана  оставался  лишь
титул падишаха. После возвращения  в  столицу  султан  поручил  Ибрагиму
вести переговоры с секретарем французского короля Жаном  де  ля  Форс  и
дать  Франциску  капитуляции  на  право   торговли   и   дипломатические
привилегии.
   Между  тем,  подкупив  придворных,  к  султану   прорвался   какой-то
обезумевший старый купец-мусульманин и стал домогаться,  чтобы  Сулейман
вернул  ему  какую-то   рабыню,   купленную   у   него   Ибрагимом   при
посредничестве  венецианца  Луиджи  Грити.  Согласно  шариату  это  была
продажа, подлежавшая утверждению третьим лицом, которое и было настоящим
собственником рабыни. Таковым лицом был Грити. Но  Грити  умер,  поэтому
его утверждение считается ничтожным, особенно если  учесть,  что  рабыня
перестала  быть  рабыней,  а  возведена  в  султанском  гареме  в  новое
качество, так же, как, например, зерно может быть перемолото в  муку,  а
виноград переработан в уксус.  Поэтому  рабыня  должна  быть  возвращена
продавшему ее купцу, ибо продажа ее  теперь  стала  ничтожной  -  батыль
.
   Султан мрачно выслушал жалобщика  и  молча  махнул  своим  дильсизам,
чтобы они заткнули нахалу глотку.
   А вечером позвал к себе Ибрагима, чтобы провести, как бывало  прежде,
целую ночь с  ним  в  покоях  фатиха,  расписанных  итальянцем  Джентиле
Беллини, за игрой, беседой, вином и спокойными размышлениями.
   Впервые Ибрагим пришел к султану без своей виолы.
   - Хотел бы услышать твою игру, - спокойно сказал Сулейман.
   - Надоело! - небрежно бросил Ибрагим. - Давай лучше выпьем!
   Не было уже почтения в его  голосе,  предупредительности,  не  льстил
султану, да и зачем? Сам был сераскер султаном, равным  с  падишахом,  а
может, и выше него во всем.
   Султан молча попивал вино,  смотрел  исподлобья  на  этого  человека,
которого сам возвысил, поставив, может, выше самого  себя.  Знал  о  нем
все. Может, сожалел, что не  прислушался  своевременно  к  голосу  своей
Хуррем,  уклонявшейся  теперь  от  каких-либо  разговоров  об  Ибрагиме,
уклонявшейся упорно, так, что даже на султанову  откровенность  ответила
неопределенно:
   - Я не могу ничего добавить к сказанному когда-то, чтобы не возмутить
священный покой вашего величества!
   А как можно не возмутить того, что уже и так возмущено?
   Султан знал все обвинения, выдвигаемые против Ибрагима его визирями и
приближенными. Дважды водил войско на Вену  и  оба  раза  неудачно.  Без
ведома и повеления  султана  обещал  мир  Фердинанду,  тогда  как  любое
перемирие с неверными противоречит  воле  аллаха.  В  персидском  походе
загубил половину мусульманского войска из-за своей бездарности, а у шаха
Тахмаспа не погиб ни один воин. И вышло так, что турецкое войско  только
приминало траву, а не  вытаптывало  ее,  чтобы  она  больше  никогда  не
поднялась. Великий визирь проявил себя никчемным мусульманином. Когда-то
целовал каждый Коран, который попадал ему в руки, и прикладывал ко лбу в
знак глубокого почтения, а теперь раздражается, когда  кто-нибудь  дарит
ему эту священную книгу, и кричит,  что  у  него  уже  достаточно  этого
добра. Ввел в заблуждение  султана,  без  суда  добился  казни  честного
мусульманина   Скендер-челебии,   а   гяура-стяжателя   Грити   всячески
поддерживал. Вел  предательскую  политику  в  переговорах  с  иноземными
послами, всякий раз нарушая волю падишаха. Убил русских послов, захватив
их имущество. Покрыл преступление Хусрев-бега,  отобрав  у  него  рубин,
ради  которого  боснийский  санджакбег   убил   тайного   посла   матери
французского короля. Изменяет своей  жене,  султанской  сестре  Хатидже,
заведя себе  наложницу.  Возмущал  стамбульских  подонков  против  самой
султанши, намереваясь, может, и уничтожить ее.
   Каждого из этих обвинений было достаточно для Ибрагимовой смерти,  но
ни единого из них султан не вспомнил в ту ночь. Он  пил  вино,  хмурился
все больше и больше, вполглаза наблюдая за своим  обнаглевшим  любимцем,
потом внезапно сказал:
   - Ко мне пробился какой-то купец. Кричал про рабыню, купленную тобой,