и своих детей, снова появилось у нее время для совершенствования  своего
разума, время для книг, может, и для властвования. Появилось  время?  Ее
удивлению не было пределов, когда обнаружила,  что  теперь  времени  еще
меньше, чем тогда, когда заботилась о  маленьких  детях.  Тогда  события
поторапливали, ветры подгоняли, какие-то незримые силы толкали вперед  и
вперед, и словно бы сами дьяволы подхлестывали тебя, решив во что бы  то
ни  стало  либо  покончить  с  тобою,  либо  стать  свидетелями   твоего
вознесения над душами низкими и  ничтожными.  Наверное,  время  обладает
способностью уплотняться в самые напряженные периоды твоей жизни,  когда
же наступает расслабление, тогда невидимая пружина (а может, рука  бога,
- только ж какого бога?), которая с умной жестокостью сжимала  все  -  и
время, и события, и всю жизнь, - тоже  расслабляется,  и  уже  ветры  не
дуют,  не  поторапливают  события,  унимаются  даже   дьяволы   непокоя,
наступает  тишина,  ленивая  разнеженность,  никчемность,  чуть  ли   не
угасание.  А  поэтому  для  настоящего  человека   спасение   только   в
напряжении, в вечном неудовлетворении достигнутым и сделанным.
   Пятнадцать лет отдала своим детям, а чего достигла, чего добилась для
них? Страх и неопределенность  сопровождали  рождение  каждого  из  них,
страх и неопределенность и далее нависали над ними. Пока  над  сыновьями
Роксоланы возвышался их старший брат от черкешенки Мустафа, у  Роксоланы
не могло быть покоя. "В степу брестиму, як голубка густиму".
   Султан не выражал своей воли.  Держал  всех  сыновей  в  столице,  не
посылал никого в провинции на  самостоятельное  управление,  не  называл
своего наследника, хотя от него ждали этого решения каждый день и каждый
час. Ждала валиде, ждал великий муфтий,  ждали  янычары,  ждали  визири,
ждала вся империя, и  прежде  всего  ждали  две  жены:  бывшая  любимица
Махидевран,  отброшенная  в  неизвестность  и   унижение,   и   нынешняя
властительница Хасеки, которая завладела сердцем Сулеймана, но отчетливо
видела свое полнейшее бессилие  перед  жестокой  судьбой.  Что  принесет
судьба ее детям?
   Перед смертью валиде вырвала  у  Сулеймана  обещание  послать  своего
старшего сына в Манису, в ту самую провинцию Сарухан, куда когда-то  его
самого посылал его отец, султан Селим, который был хотя и жестоким,  но,
как известно, справедливым, ибо оставил для своего сына трон.  Маниса  с
тех пор стала первой ступенькой к трону для будущего падишаха. Провинция
Сарухан не подчинялась анатолийскому беглербегу, она  считалась  как  бы
частицей султанского двора до тех пор,  пока  не  сядет  в  ней  будущий
преемник высочайшей власти.
   Сулейман пообещал матери  послать  Мустафу  в  Манису,  но  не  успел
выполнить свое обещание, валиде умерла,  Мустафа  сидел  в  Стамбуле,  а
Роксолана молила всех богов,  чтобы  султан  изменил  свое  решение,  но
вмешался великий муфтий Кемаль-паша-заде, уже на смертном  одре  добился
того, чтобы султан поклялся на Коране выполнить свой обет перед покойной
матерью. И наконец свершилось: Мустафа со своими янычарами, с  небольшим
гаремом, с матерью, которая уже, наверное, предвкушала, как  она  станет
когда-нибудь всемогущей валиде, торжественно выехал из  Стамбула,  чтобы
сесть  в  Манисе,  откуда  его  отец  когда-то  отправлялся  к  Золотому
султанскому трону, таков обычай: откуда Османы пришли, туда  и  посылают
своих наследников, чтобы они снова приходили только оттуда. Сорок  тысяч
дукатов годового дохода, самостоятельность и надежда получить престол  -
вот что вывозил из Стамбула Мустафа,  роскошный  и  чванливый,  как  его
мать, длинношеий и солидный, как его великий отец. Если бы это произошло
еще при  жизни  валиде,  неизвестно,  что  было  бы  с  Роксоланой,  как
перенесла бы это она и пережила, несмотря на всю ее твердость. Но теперь
над Сулейманом не тяготела непостижимая власть султанской матери, он был
свободен в поступках,  мог  позволить  себе  все,  что  может  позволить
правитель, вот и повел он свою Хуррем Хасеки  к  стамбульскому  кадию  в
Айя-Софию и торжественно провозгласил ее своей законной женой.  Старшего
сына Роксоланы Мехмеда почти одновременно с Мустафой послали наместником
султана в Эдирне, что не могло, разумеется, равняться с  самостоятельным
правлением в Манисе, но в то же время не лишало Мехмеда больших  надежд,
в особенности если учесть, что султан так до сих пор  еще  и  не  назвал
своего преемника. Выжидал ли, который из сыновей окажется более ловким и
смелым? Ведь только такие пробиваются к власти. Но как бы там  ни  было,
Роксолана лишь теперь поняла, что самые большие  ее  страхи  и  терзания
только начинаются. Смогла бы успокоиться лишь только тогда, когда бы  ее
первенец, ее любимец, ее Мемиш, принесший когда-то  ей  освобождение  из
рабства, спокойно сел в Манисе вместо  Мустафы,  пусть  и  не  названный
преемником трона, пусть и не возвеличенный перед всей империей,  но  все
равно  в  надежде  на  возвеличение,  ибо  только  из  того  далекого  и
загадочного города, в котором никогда не была, почему-то  ждала  счастья
для себя и для своего сына. Но в Манисе в  то  время  сидел  Мустафа,  а
чтобы сместить его, нужна целая вечность, потому  что  в  этом  огромном
государстве все делалось вопреки здравому смыслу: то, что нужно  сделать
немедленно, растягивалось на неопределенное время, а то, что могло  быть
даже преступным, исполнялось немедленно.
   Пятерых детей родила она  Сулейману.  Пятерица.  Будто  пять  внешних
чувств человеческих: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание; будто  пять
чувств  душевных:  радость,  гнев,  желание,  страх,  горе;  будто  пять
предназначений   государства:   законодательство,    исполнение,    суд,
воспитание, проверка.
   А будет ли счастье у ее детей? И была  бы  она  счастливее,  если  бы
родила султану десять или даже пятнадцать детей - по ребенку каждый год?
Так, рассказывают, в  Адильджеваге  одна  курдянка  родила  одновременно
сорок детей - двадцать мальчиков и двадцать девочек, султан  даже  велел
внести это выдуманное событие в летопись своего царства. Но если бы даже
такое могло быть правдой, то разве счастье зависит от количества?
   Снова и снова возникал перед глазами  Роксоланы  пик  той  вершины  в
Родопах, на который они взбирались с султаном и на котором не  оказалось
места для двоих.
   Лишь теперь изведала Роксолана, что такое настоящее отчаяние. Ей не с
кем было посоветоваться, не знала, у  кого  просить  помощи.  Пока  была
маленькой рабыней в гареме, ей могли и сочувствовать, теперь - разве что
ненавидеть. Достигнув  наивысшей  власти,  увидела,  что  достигла  лишь
вершины бессилия. Предназначение человека на земле  -  дать  продолжение
своему роду. Все  остальное  суета  и  выдумки.  А  она  только  того  и
достигла, что поставила своих детей под смертельную угрозу, и  чем  выше
поднималась, тем большей была угроза для ее детей, ибо на  этих  высотах
оставалась только власть, а власть не знает жалости.
   Роксолана пришла в ужас, узнав о том, что Сулейман чуть было не погиб