том мгновении отчаяния и боли, после  которого  должно  наступить  новое
рождение. Потому, быть может, вечный мир только в руинах, и их состояние
покоя смирило ее с рабским положением...
   Он снова не выдержал и почти грубо напомнил ей, что она уже давно  не
рабыня, а всемогущая султанша.
   - Султанша над чем? Повелительница чего?  Разбитых  зеркал  Ибрагима?
Или садов гарема, подстриженных евнухами с еще большей жестокостью,  чем
они сами были искалечены жизнью? Мне кажется,  что  счастье  человека  -
только в его детстве. Возвратиться туда хотя бы краешком души  -  и  уже
был бы самым счастливым на свете.
   - К сожалению, это невозможно, - глухо промолвил  Сулейман.  -  Никто
этого не в состоянии сделать, и чем выше стоит  человек,  тем  меньше  у
него такой возможности.
   - Боже, я знаю это. А детство снится золотыми  снами,  после  которых
просыпаешься в  холоде  и  страхе,  и  в  душе  какие-то  трепеты.  Ваше
величество, помогите мне, спасите меня!
   Он тяжело и неуклюже шевельнулся возле нее на широком ложе,  коснулся
ее волос, гладил долго и нежно, даже удивительно  было,  откуда  столько
нежности могло взяться у этого мрачного человека. Не замечали, чтобы  он
когда-нибудь погладил по голове кого-то из сыновей. Когда умерла валиде,
он не пошел в последний  раз  посмотреть  на  мать,  закрыть  ей  глаза,
поцеловать в лоб, велел похоронить с  надлежащей  торжественностью  -  и
все. Роксолана пришла тогда в  ужас.  Неужели  она  могла  любить  этого
нелюдя? Государство, закон, война. А жизнь? Или он  берег  всю  нежность
только для своей Хасеки? Грех было бы не воспользоваться этим, тем более
что не для себя лично, а для добра своей земли.
   - Ваше величество, я хотела бы попросить вас.
   - Нет  ничего,  чего  бы  я  не  сделал  для  тебя,  если  бог  будет
милосердным к нам.
   - Когда пойдете на Молдавию, возьмите с собой маленького Баязида.
   - Я готов взять всех своих сыновей, чтобы они учились  великому  делу
войны.
   - Нет, одного лишь Баязида с его воспитателем Гасан-агой, и разрешите
им обоим побывать в моем родном Рогатине.
   - В Рогатине? А что это такое?
   - Ваше величество! Это город, где я родилась.
   - Ты до сих пор не забыла его?
   - Как можно забыть? У меня душа разрывается от одного этого слова. Но
я султанша и не могу никуда выехать с этой земли. Пусть поедет мой  сын.
Вы дадите ему сопровождающих для защиты. Там совсем недалеко от  Сучавы.
Два или три конных перехода. А какая там земля! Вся зеленая-зеленая, как
знамя пророка, и потоки текут чистые, как благословение, и  леса  шумят,
как небесные ветры. Если бы могла, я спала бы, как те леса, и  жила  бы,
как те леса. Пусть наш сын увидит эту землю, ваше величество.
   Он хотел спросить, почему именно Баязид, а не самый  старший  их  сын
Мехмед или не Селим, самый подвижный из всех детей, но  решил,  что  это
ниже султанского достоинства. Сказал только: "Я подумаю над  этим"  -  и
жадно вдохнул запах ее тела. Это тело озаряло темный круг его  жизни,  и
хотя он каждый раз упорно бежал от Хуррем, но, наверное, делал это  лишь
для того, чтобы возвращаться к ней снова и  снова,  испытывая  с  каждым
разом все большее счастье встречи и  познания,  кроме  того,  пребывание
вдали друг от друга давало возможность для высоких наслаждений  духа,  а
здесь уже не было духа - одна только плоть, пылающая, умопомрачительная,
сладкая, как смерть.
   Нагая, как плод в сонных садах,  она  падала  в  его  цепкие,  жадные
объятия, отдавала тело почти без сожаления, а душу прятала,  как  правду
от тиранов. Настоящая правда никогда до конца не бывает высказана вслух,
в особенности между мужчиной и женщиной. Хотела бы она  стать  мужчиной?
Никогда и ни за что! Может, в самом деле испытывала  унижения  от  этого
человека, вымаливая у него все  в  постели  и  только  в  постели,  зато
чувствовала превосходство над мрачным мужским миром,  который  не  знает
счастья нежности, которому  чуждо  благодеяние  терпеливости.  Почему-то
думала, что женщины излучают свет, а мужчины  лишь  поглощают  его,  они
темны сами, и темнота царит вокруг них,  а  женщины  озаряют  их,  будто
лампадки. Могла ли она озарить этого великого султана и на самом ли деле
тоже была великой султаншей или была маленькой  девочкой,  сотканной  из
болезненных  снов,  которая   оплакивает   свою   маму,   простирает   в
безнадежности руки к своему детству и не может дотянуться до него?  Одно
только слово "Рогатин" терзает сердце. Как когда-то проклинала работу  в
свинарнике,  учение  у  викария  Скарбского,   пьяную   похвальбу   отца
Лисовского, а теперь все это вспоминалось  словно  утраченный  рай.  Мир
напоминал разрезанное яблоко: выпуклый, объемный только с одной стороны,
а с другой - несуществующий. И хотя  султан  ходил  со  своим  ужасающим
войском то в одну, то  в  другую  сторону,  но  ей  казалось,  будто  он
проваливается каждый раз в небытие. Потому что жизнь  существовала  лишь
там, где когда-то была она,  откуда  пришла  сюда.  Там  жизнь,  память,
будущее, туда летела душа. "Ой, пиймо ми  мед-горiлку,  а  ви,  гуси,  -
воду, плиньте, плиньте, бiлi гуси, до мойого роду. Ой, не  кажiть,  бiлi
гуси, що я тут злидую, ой, но кажiть, бiлi  гуси,  що  я  розкошую!  Або
пошлю бiлу утку по Дунаю хутко: "Пливи,  пливи,  бiла  утко,  до  родини
хутко! Ой, не кажи, сива утко, що я тут горюю, ой, но кажи,  сива  утко,
що я тут паную!"
   Неужели и своего младшего сына посылала в родную землю, чтобы  сказал
там, как роскошествует его мать? Разве она знала? Для  тринадцатилетнего
Баязида  это  казалось  беззаботной  прогулкой  возле  своего  великого,
сверкающего золотом отца-султана. Гасан-агу никто  не  спрашивал  о  его
чувствах, он должен был выполнять веление султана и султанши, поехать  и
возвратиться и привезти невредимым  юного  шах-заде.  Ох,  как  это  все
просто! А Роксолана не смела  даже  заплакать  по  сыну  или  по  своему
детству, ибо суждена ей только торжественная степенность,  обречена  она
была на величавую надменность и  этим  платит  за  свое  так  называемое
счастье называться султаншей. Теперь уже твердо  знала,  что  счастливым
можно быть лишь за чей-то счет. Сумма счастья  на  земле  точно  так  же
постоянна, как количество воздуха или воды. Если тебе досталось  больше,
так и знай: кто-то обделен, обижен, унижен и наказан.
   - Да будет над тобой благословение аллаха,  -  прошептала  Роксолана,
прощаясь с Баязидом, который нетерпеливо рвался от  матери,  потому  что
чувствовал себя не  ребенком,  а  воином,  мужчиной,  может,  и  будущим
султаном.
   Она только вздохнула. Какой удивительный мир!  В  нем  возможен  даже