- Разве я знаю? Лишь бы подальше от Стамбула!
   - Султаны могут ездить только на войну и на охоту!
   - О проклятие власти! Увезите меня хотя бы на охоту! В леса и в горы!
Повезите, мой султан!


   ...А теперь скакала в глубину леса, глядя на ту удивительную отвесную
вершину,  напоминающую  высокий  белый  рог.  Сур-кая.   Рог-скала.   Но
по-турецки сур означает не только рог, но и  свадьбу.  Пусть  будет  эта
скала как бы свадебным ей подарком.
   - Мой султан, я хочу, чтобы мы с вами взошли на эту вершину!
   Прихоть дикая и непостижимая, но султанша смотрела на  Сулеймана  так
умоляюще, что он послушно сошел  с  коня  и,  путаясь  в  своем  широком
дорогом одеянии, следовал за этой  женщиной,  которая  не  уставала  его
удивлять. Скала поднималась отлого, так, что идти по ней можно было  без
особых усилий, но  все  равно  султан  не  успевал  за  Роксоланой,  она
опередила его, чуть ли не бегом одолела последнюю крутизну,  ступила  на
острую белую вершину, только после этого оглянулась на Сулеймана, тяжело
плетущегося сзади.
   Стояла над беспредельными лесами, над царством гор,  вознесенная  под
самое небо, и смотрела в ту сторону, где должна была  лежать  ее  родная
земля. В  дикой  пустынности  этой  вершины  что-то  как  бы  взывало  к
Роксолане,   что-то   живое,   рожденное   беспредельностью   просторов,
простиравшихся  внизу,  тайным  могуществом  земли,  зов   которой   она
воспринимала всем своим существом, и зов тот был как  бы  воплощением  и
природой ее души, жаждой новых свершений и добра, которая есть истина. А
сердце сжималось от  непонятного  нетерпения,  и  та  самая  бесконечная
тоска, что  была  в  нем  в  первые  дни  неволи,  царила  там  тяжко  и
безнадежно.
   Вздохнув,  Роксолана  перевела  взгляд  вниз,  навстречу   Сулейману,
взбиравшемуся на вершину медленно, устало, но упорно. Пот ручьями стекал
из-под высокого тюрбана, заливал глаза, капал  с  припорошенных  сединой
длинных усов, извилистыми потеками пропахивал следы в бороде, как  дождь
на глинистых горных склонах. Она видела султаново лицо, его хищный  нос,
алчно раскрытые уста, острые зубы. Шел к ней,  взбирался  выше  и  выше,
надвигался на вершину, где она стояла, вслушиваясь в неведомый зов.
   И только тогда, глянув себе под ноги, увидела Роксолана, что на белом
острие вершины места хватает лишь для одного человека.



Книга вторая

СТРАСТИ

КРОВЬ

   От Ибрагима не осталось ничего, даже его любимых зеркал.  Хатиджа  не
захотела взять ни одного, ибо каждое из  них  как  бы  хранило  в  своих
таинственных глубинах бледное отражение того, кто  опозорил  ее  царский
род. Султанские эмины, которым велено  было  забрать  имущество  бывшего
великого визиря в государственную сокровищницу, проявили интерес  только
к драгоценным оправам. Даже янычары, расположившись во дворце  Ибрагима,
вопреки своим привычкам, не стали бить зеркал, правда, не из суеверия, а
скорее из  трезвого  расчета,  потому  что  все  это  добро  можно  было
отправить на Бедестан и распродать там хотя и  за  полцены,  но  все  же
получить при этом пользу большую, чем от вдребезги разбитого стекла.
   Неожиданно из-за моря приплыло еще одно зеркало для Ибрагима. Уже для
мертвого. У стамбульских  причалов  всегда  было  много  зевак,  которые
встречали каждое  судно  так,  будто  надеялись,  что  оно  принесет  им
счастливую судьбу. Посылал туда  своих  людей  и  Гасан-ага,  желая  без
промедления получать вести, прилетающие с морскими ветрами. Вот так один
из его Гасанов и узнал:  на  только  что  прибывшем  венецианском  барке
привезено в дар Ибрагиму огромное  зеркало.  На  этом  барке  приплыл  в
Стамбул  посланный  самим  дожем  Венеции  Андреа  Грити   прославленный
художник Вечеллио с несколькими своими  учениками.  Дож  прислал  своего
любимого художника по просьбе сына Луиджи Грити, еще не зная о том,  что
сын его уже мертв, точно так же, как не знал о  смерти  великого  визиря
Ибрагима тот, кто посылал ему в дар редкостное зеркало.
   Собственно, об  этом  зеркале  и  о  художнике  Гасан-ага  немедленно
известил свою повелительницу, опережая даже вездесущих султанских улаков
- доносчиков. Он переслал Роксолане краткое письмо и уже в тот  же  день
получил от султанши повеление взять с барка зеркало и передать  гаремным
евнухам, чтобы те поставили его в кьёшк Гюльхане, обновленный Сулейманом
для своей любимой жены  во  время  ее  последней  болезни.  О  художнике
Роксолана не упоминала, не интересовалась и тем,  кто  прислал  Ибрагиму
зеркало, но Гасан-ага и так знал, что когда-нибудь она может спросить  и
поинтересоваться, ибо была не только султаншей, а прежде всего  женщиной
- капризной, непонятной и загадочной.  Потому  он  должен  был  собирать
сведения и об этом.
   Зеркало было роскошное. Огромное, на полстены,  в  тяжелой  золоченой
раме, вверху у нее был вид  стрельчатой  арки,  на  которой  летели  два
улыбающихся  золотых  ангелочка  с  оливковыми  ветвями  в  руках.  Кому
принесут они желанный мир и принесут ли?
   Зеркало украсило зал  приемов  в  Гюльхане.  Оно  понравилось  самому
султану, но и Сулейман проявил сдержанность,  достойную  властелина,  не
спросив даже, откуда оно. Роксолана сказала ему о художнике,  присланном
дожем Венеции.
   - Я уже знаю. Это Луиджи Грити попросил  своего  отца.  Хотел,  чтобы
было как при великом Мехмеде Фатихе,  когда  Венеция  тоже  присылала  в
Стамбул  своего  самого  знаменитого  художника.  Даже   мертвый   Грити
оказывает мне услуги. Я  обязан  отомстить  за  его  смерть,  подобающим
образом наказав венгров и этого коварного молдавского воеводу Рареша.
   - Вы снова пойдете в поход,  мой  падишах?  Ради  какого-то  мертвого
купца-иноверца?
   - Он был моим другом.
   - Кажется, он был еще большим другом Ибрагима.
   - Грити убит, когда он исполнял нашу высокую волю.  Это  преступление
не может оставаться безнаказанным.