- Откуда знаешь? - удивился Ярослав.
     - Да  уж  знаю.  Естеством  нахрамываешь сызмальства, а может, и духом.
Князь должен хромать.
     - А может, я не князь.
     - Кто  бы  еще  сюда  пришел?  Разве убийца? Садись вот здесь. Не бойся
смрада: смрад не так ударяет, как правда.
     Князь  примостился  на  самом  краешке завалинки, дыша в сторону, чтобы
винный дух не дошел к узнику, спросил:
     - Почему думаешь, что правда только за тобой?
     - Потому  что  страдаю,  -  сказал  тот  все так же негромко. - Худой и
измученный. А с жирных, обленившихся уст правды не услышишь.
     - Наши  священники  в постах пребывают, смиряют и плоть и дух. Разве ты
считаешь себя лучше их?
     - Не наши это служебники - чужеземные, - напомнил старик.
     - По всей земле теперь новая вера завладела всеми душами.
     - Не  завладела  и  долго  еще  не завладеет, а может, и вовсе погибнет
твоя новая вера.
     - Об  этом  и люду молвил в своих блужданиях? - сурово спросил Ярослав.
-  Вышел  ты из тьмы, и слова твои темны. Все людове наши прятались в лесах,
а  новая  вера  выводит  их  в  широкий мир, прославляет по всем землям, ибо
народ   наш  достоин  прославления.  Но  не  всегда  люди  выходят  к  славе
добровольно. Иногда приходится прибегать к насилию.
     - Отец  твой  сжигал  наши храмы, а богов бросали в озера и реки, чтобы
уплывали  по  воде.  Но  они  не  уплыли, а сели на дно и станут чернодубом,
потом,  в  подходящую  годину,  вынырнут,  и  снова  воцарится  наше родное,
запомни  это,  княже.  Все  можно  изменить:  дома,  одежку,  воям дать иное
оружие,  набить  глотку  заморскими яствами и напитками, но душу у народа не
вынешь,  не  вставишь  ему  другую,  чужую.  Не  удалось  это  сделать князю
Владимиру,  не удастся и тебе. Как приходила с веснянками к нам весна, так и
будет  приходить,  как  встречали  мы  в  игрищах  солнцеворот,  так и будем
встречать,  и зеленые ветки для наших богов будем приносить, как и раньше, и
писанки будут радовать взор наших детей.
     - Никто  не  измерит, чего больше у власти: созидания или разрушения, -
прервал  его  Ярослав.  - Отец мой сжег сколько-то там капищ языческих, зато
какие  дивные церкви поставил! За князем Владимиром и я, сын его, иду. Народ
учить надобно, темноту изгонять...
     - Темноту?  -  В  голосе  старика  слышалась  улыбка  и  превосходство,
которые  дают  лета  и страдания. - "Учить надобно". А чему учить-то будешь?
Как  избегать  грехов  да как от них избавляться? Богов наших уничтожаешь, а
бесов  оставляешь,  грехи плодишь. Учению твоему токмо лишь начало, а грехов
уже  полно  повсюду, уже отбиваетесь от них, отмахиваетесь, открещиваетесь в
церквах  ваших  денно и нощно. Топчешь все, что было, и приближенных своих к
тому же поощряешь.
     - Не  таков  я  есмь,  - возразил спокойно Ярослав, - мало ты видишь из
своей  пещерки,  в  одну  лишь  сторону глядишь. А что грешен, так... не зря
ведь  в  басне  говорится: каждый носит по две сумки. Одну спереди для чужих
грехов,  другую  сзади  -  для  своих,  так,  чтобы не видно ее было. Что же
касаемо  княжьей  власти, то всегда должен быть тот, кто учит разуметь самое
возвышенное:  свою  державу, правду, честь. Ты ведь тоже ходил среди людей и
обучал их чему-то?
     - Токмо  предостерегал.  Ибо  лишь  тот  народ  мудр и спокоен, который
трудится  для  себя  и не зарится на чужое. Он спокоен и лишен гордыни, пока
не  разбогатеет  и  не  рассобачится. А уж тогда плюет на целый свет, топчет
люд  иных земель и может того дождаться, что и сам растоптан будет... Ты же,
княже,  хочешь,  дабы  все  было  как  у ромеев, а Киев чтобы стал еще одним
Царьградом...
     - Откуда  ведомо тебе? - удивился Ярослав прозорливости старика. Он сам
еще  себе  боялся  признаться в этих мыслях, а этот брошенный в яму человек,
оказывается, все видит и знает. Не удивительное ли дело?
     - Испокон  веков  так  ведется:  когда  у  соседа  свинья большая, то и
самому хочется выкормить такую, а то и еще побольше.
     - Стольный град - не свинья.
     - Еще  прожорливее.  Оглянись  вокруг: сколько расплодил дармоедов твой
отец,  а  ты  их  развел  во  сто  крат  больше, да и еще разведешь. Церквей
столько  наставили,  что  в них псы бегают. А голод и мор точно так же ходят
по нашей земле, беда не выводится, горя еще больше...
     - Голод  и  мор  все  едино  никто  не  сможет  одолеть,  -  словно  бы
оправдываясь,  рассудительно  произнес  Ярослав,  -  зато всегда можно найти
способ  дать угнетенным душам что-нибудь, чем они могли б гордиться. Прежние
междоусобицы  стояли  преградой  для дел великих, теперь собраны воедино все
наши  земли,  весь  народ может объединить свои усилия, свою работу, а самое
лучшее  применение  для  них  -  это сооружение и творение знамен державных.
Отворить  житницы  и накормить тысячи голодных ртов, вымостить через трясины
дорогу  в  Киев, чтобы везли на торжище и на обмен харчи и меха, мед и воск,
или  поставить  среди  болот  златоглавый  храм,  проложив к нему лишь узкую
тропинку,  но  вознеся  этот  храм над всем миром в сверкании и великолепии?
Кто  как  хочет,  а  я  выбираю  храм,  и каждый на моем месте должен был бы
сделать точно так же, если бы бог наградил его мудростью.
     - А  ежели  у  человека и хижины нет, чтобы укрыться от зимней стужи? -
еле слышно спросил старик.
     - Когда  у  человека  есть  хижина,  он  должен строить храм. Ежели нет
хижины - тоже должен строить храм, - твердо ответил Ярослав.
     - Считаешь себя мудрым, а ты жестокий, да и только.
     - А  что  такое  мудрость?  Это правда. Правда же милостивой не бывает.
Она  твердая  и  жестокая.  Много  прочел  я книг, все века и все народы там
описаны,  всюду  было  много  жестокости,  но  только она приводила народы к
расцвету.  Чтобы  держава  могла  расцветать  и подниматься выше всех, народ
должен  согласиться  на некоторые тяжести и жертвы. По доброй воле он на это
не пойдет - надобно заставить!
     - Такова  судьба  великих  народов,  -  грустно промолвил старик, - они
либо становятся жертвой чужих захватчиков, либо же попадают в руки тиранов.
     - Что же, по-твоему? Я - тиран? - обиженно спросил Ярослав.
     - В  речи  своей.  А  от  слова  к  делу  -  рукой  подать.  Научен  ты
жестокости. Чужой жестокости обучен.
     - Разве  можно  учиться  своему?  Не было же письмен у нас, не передали
нам  мудрецы  наши  древние  о прошлом, в темноте блуждали вслепую. Мой отец
вырвался  из  тьмы,  призвав  носителей  новой веры, которая победно идет по
земле.
     - Содрогаются  все  земли  от этой веры, не принимая ее, еще тысячу лет
будут содрогаться.