даже  на  Неревском  и  на  Славенском,  блуждали  по Новгороду почерневшие,
опухшие  люди,  каждый  день толпища голодных надвигались на княжьи житницы,
угрожали,  требовали,  просили,  умоляли,  но стража стояла твердо, голодных
отталкивали  копьями,  слишком  назойливых  били,  люди падали возле житниц,
наполненных  тем самым хлебом, который был выращен руками этих людей, лежали
тихо,  будучи  не в состоянии встать, умирали, так и не поняв странной вещи:
как  же  так,  ведь  вон  там, за толстыми деревянными стенами житниц, лежит
хлеб, выращенный ими, а они умирают с голоду?
     Видимо,  Коснятин  перед самой смертью все же успел переслать из своего
поруба  грамотку Мстиславу, а может, старший брат и сам надумал потягаться с
Ярославом  за  Киев  и  уже  давно  выслеживал его действия, потому что, как
только   Ярослав  кинулся  на  усмирение  Новгорода,  Мстислав  собрал  свою
дружину,  взяв в союзники незадолго до этого прибранных им к рукам касогов и
хазар,  вышел  из  Тмутаракани,  быстро добрался до Киева и начал требовать,
чтобы перед ним были открыты ворота города.
     Киевляне  не пустили к себе Мстислава. Довольно с них было и Святополка
с  его  тестем  и дикими печенегами. У них был теперь свой князь, а большего
они  и  не  желали.  Мстислав,  привыкший  к  битвам  в чистом поле, не стал
задерживаться  у  киевских  валов,  переправился  через  Днепр  и подался на
Чернигов.
     Снова  пришлось  посылать  Ярославу  гонцов  за  море  к варягам, снова
прибыла  к  нему  дружина, но уже не Эймунда, а Хакона, который за это время
вышел  в  соперники Эймунду, в особенности же в похвальбе своими подвигами и
своим  золотым  плащом,  и  вся  дружина его подобрана была словно бы не для
битвы,  а  напоказ  -  высокие,  сильные, красивые, все в дорогом одеянии, с
драгоценным  оружием,  враг  не  выдерживал  одного  уже  вида этой дружины,
ослепляла она, обезоруживала своим блеском, своей чванливостью.
     Но  все  это  оказалось  напрасным, потому что Мстислав время для битвы
выбрал  почему-то  не  дневное, как было заведено издревле, а ночное. Войска
двух  братьев  сошлись  в Сиверской земле, возле Лиственя, в черную грозовую
ночь;  Мстислав пустил на варягов сиверян, которым все равно было - днем или
ночью  биться,  земля-то  ведь  им принадлежала, все для них было известно и
привычно,  они  двинулись на варяг такой лавиной, что те не выдержали, а тут
еще  ударили  из  засад  касоги,  вылетали из дождевых потоков, быстрые, как
черные  змеи,  распугивали  варягов  своими гортанными, непонятными криками;
варяги  не  выдержали,  отступили,  бросились врассыпную, бежал и сам Хакон,
потеряв  при  этом  свой  тяжелый  золотой  плащ;  пришлось  бежать  и князю
Ярославу.  Не  слышал  он,  как Мстислав стал на поле боя, освещаемом белыми
молниями,  и  прогремел  своим  зычным  голосом: "Как не тешиться! Тут лежит
сиверянин, а тут варяг, а собственная дружина цела!"
     Но   все-таки  человек  Ситника  каким-то  образом  услышал  эти  слова
Мстислава,  через  Ситника  стали они известны и Ярославу; быть может, из-за
этого  и  побоялся Ярослав садиться в Киеве, снова подался в Новгород, долго
собирал  там воев, страшась уцелевшей дружины Мстислава, и лишь весной этого
года  пришел  сюда и, заключив в Городке мир с братом, сел на Киевском столе
- кажется, твердо и навсегда.
     Ирина  уже  родила  сына  Изяслава,  дочь  Елизавету  и  снова  была  в
ожидании,  род  Ярослава  разрастался,  князь  утверждался  на  земле,  стал
единственным  наследником  своего  отца  Владимира  -  не  было  уже видимых
соперников,  но  и  невидимых  хватало;  нависали они постоянной угрозой над
первым  человеком  в великой земле Русской: то мор, то голод, то непокой, то
смута,  а  то  и  просто  темнота  и  нежелание идти следом за своим князем,
недоверие к нему, - а чем вызовешь доверие?
     Большинство  пробует  достичь  славы в битвах, ужасы и отвратительность
которых  впоследствии  сменяются  блестящей героикой песен и легенд. Но чего
они  достигают?  Император  ромейский Василий всю жизнь провел в походах, не
нашел  времени  даже  для  женитьбы,  по  его  повелению знамена побежденных
повергались   в  грязь,  привязанные  к  хвостам  ослов,  а  многим  тысячам
пленников  выжигались  глаза,  -  во  имя чего? Вот умер Василий, а на троне
сидит  его  брат  Константин,  пьяница,  развратник,  позор  не  только  для
империи, но и для всего людского рода.
     Или  взять  Болеслава  Польского,  прозванного  даже Великим. В прошлом
году  в  гордыне  своей  дошел  до того, что короновался на короля (кажется,
купив  эту  корону  у папы римского, что ли), но едва лишь два месяца пробыл
королем  и  ночью,  неожиданно для своих придворных, а еще больше, наверное,
для  самого  себя,  закончил  свою  бурную жизнь, оставив властелином Польши
сына  Мешка,  которого германский император Конрад сразу же решил превратить
в  своего  ленника;  этот  Конрад  недавно  сменил  умершего Генриха Калеку,
который  тоже огнем и мечом сделал, казалось бы, все для своего утверждения,
а  вот умер, и прервался его род: на съезде возле Рейна германские маркграфы
и  епископы избрали императором Конрада, тем самым начав новую императорскую
династию...
     Голова,  накрытая  шеломом,  отвыкает  думать.  Ярослав  за  это  время
возненавидел  походы и битвы, он никогда не любил военного ремесла, а теперь
и  тем более. Отстаивал, отвоевывал для себя право на спокойное княжение, на
дела   великие,   а   теперь  имел  наконец  передышку  и  вот  встал  перед
неизвестностью:   что   же   дальше?  Окружали  его  бояре,  воеводы,  шуты,
священники,  лакеи и пришлые умники, купцы свои и чужие, блестящие иноземцы,
толпившиеся  главным образом вокруг княгини, которая без ума была от нарядов
и  велеречивости  захожих  вельмож;  все как-то усложнялось, не было уже тех
простых,  суровых,  иногда,  правда, хитроватых людей, все они либо погибли,
либо  отошли  от  князя, остался он с этим сборищем; мечтал возглавить народ
земли  Русской,  собрать его воедино, сказать ему что-то особенное, услышать
мудрое  слово  и  от  него,  но  народ  продолжал и теперь оставаться где-то
далеко,  в  лесах  и  полях,  народ  стоял  в  стороне таким же безмолвным и
настороженным,  как  и  во  времена  детства  Ярослава; народ только и ждал,
чтобы  заявить  о своем праве, о своих требованиях: дай мне мое, ибо имею на
это право, ибо я живой, ибо я и швец, и жнец, и в дуду игрец!
     Пресвитер  Илларион, человек умный и начитанный, мог дать ответ на все,
что  касалось  Священного  писания,  житий великомучеников и святых, но и не
больше.  Князь  Владимир  любил  окружать  себя людьми могучими, буйными, от
самого  созерцания  которых  хотелось  жить  долго,  весело и беззаботно, из
таких  он  выбрал  и  пресвитера  своей  церкви  в Берестах. Илларион больше
смахивал  на  здоровенного кузнеца, переодетого в одеяние священника, однако
телесная  мощь,  видимо,  мешала  ему иметь гибкость разума, он способен был
только  на  то,  чтобы  твердо  овладеть  уже  существующим,  в  его  голове
вместились  все  святые  тексты  и  догматы, он знал все хитрости ромейского
красноречия   и   плетения  словес,  но  только  и  всего.  Он  был  слишком
совершенным  в  своих знаниях, чтобы поддерживать постоянный интерес к себе,
утомлял  своими знаниями, своим красноречием, в нем ощущалось что-то - то ли