человек. - Что молвишь?
     Теперь  Ярослав  уже  дышал прямо в бороду Коснятину. Если бы не княжье
достоинство,  быть  может, вцепился бы ему в горло, чтобы он не смог сказать
ни  слова,  но  одновременно  и  хотел услышать все до конца, испить горькую
чашу  до  дна,  ибо  все  равно  ведь  некуда деваться, дела сделанные - уже
сделаны.
     - Глеба  убили  твои  варяги,  а ты не воспрепятствовал тому! - крикнул
Коснятин.
     - Тихо!  -  зашипел  Ярослав.  -  Что  мелешь?  Пьян  или  бесы  в тебя
вселились? Что бормочешь? Ведаешь ли, на кого напраслину возводишь?
     - На тебя, - с ненавистью промолвил Коснятин.
     - Не ведал я ничего. Впервые от тебя...
     - А ведать и не нужно, догадывался ж все едино...
     В  самом  деле,  маловероятным  казалось, чтобы Святополк успел наслать
убийц  на  Глеба  аж  под  Смоленск.  Но  кто,  кто  же тогда думал об этом?
Святополк  убил Бориса - все об этом знают, убил Святослава Черниговского, а
кто  поднял  руку на одного и другого брата, тот мог поднять ее на всех. Где
Борис, там и Глеб. Все покрыла гибель Святополка окаянного.
     - Это  ты  его убил. - Теперь у Ярослава не было сомнений. - Убил брата
моего, чтобы связать меня навеки и опорочить...
     - А  ежели и так? - процедил злорадно Коснятин. - Слову княжьему верить
невозможно. Следует обо всем подумать, все предусмотреть...
     - Поверишь  моему  слову,  - думая над чем-то, казалось, совсем другим,
медленно промолвил Ярослав. - Еще поверишь.
     - Угрожаешь?  Покличешь  свою  гридь,  велишь  меня связать? - Коснятин
выпрямился, стал самим собой, бледность исчезала с его лица и шеи.
     - Поверишь,  - повторил Ярослав и отвернулся от Коснятина. - Пошел вон!
Не желаю видеть тебя здесь!
     Коснятин  не  стал  пререкаться.  И так наговорил больше, чем нужно. Не
сдержался.  Но  знал:  раз  князь  не  вызвал стражу, нужно поскорее уходить
отсюда.  За княжьим двором опасности не будет. Там Великий Новгород! Там все
в его, Коснятина, руках. Еще видно будет! Еще увидим!
     Пятясь  к  двери,  неслышно  выскользнул  из  горницы, быстро проскочил
через  просторные  сени,  торопливо  спускался по ступенькам вниз, ступая на
носки, чтобы меньше было шума в ночном тереме.
     А  Ярослав  не  спеша хлопнул в ладоши, из внутренних покоев показалась
голова Ситника.
     - Надобно, чтобы посадник не вышел за ворота, - спокойно молвил князь.
     - Ага, так!.. - обрадованно сказал Ситник, потирая руки.
     - Почто ж стоишь? Делай, что велят.
     - А уже, - весело глянул на него боярин.
     - Как это? Кто дозволил?
     - Догадался сам.
     - Подслушивал?
     - Само послышалось.
     - Так все знаешь?
     Ситник смотрел на князя ясными, собачьими глазами.
     - Тогда  запомни:  трое  людей  на всей земле знают - я, ты я Коснятин.
Коснятина  уже  не выпустим. Ежели узнает хоть один человек - головы тебе не
сносить. Понял?
     Ситник смотрел не мигая.
     - Куда поденем посадника? - спросил князь.
     - А  в  поруб,  -  весело промолвил Ситник, - я это знаю вельми хорошо.
Был у меня поруб еще в медоварском доме.
     - В  Новгороде  в  порубе его не удержишь. Знают все, снюхался со всеми
богатыми людьми, его имения вокруг...
     - Заберем в Киев.
     - Зачем же враг под боком?
     - Так в порубе же...
     - Не  хочу  и такого... Надобно спровадить его в землю Ростовскую. Есть
там  у меня верные люди. А к порубу приставить из мери или чуди, чтобы никто
не понял речи узника, чтобы слова его летели по ветру...
     - Мудро придумал, княже...
     - А  отправь  его  еще  сегодня  ночью.  - Ярослав не смотрел больше на
Ситника,  говорил  размеренно,  словно бы вычитывал из книги. - Забить его в
колодку,  дать  надежную и верную стражу, запретить, возбранить молвить хотя
бы  слово,  а ежели - сверх ожиданий - колодник станет изрекать непристойные
слова,  тогда  положить  ему  в  рот  кляп и вынимать лишь тогда, когда харч
будут давать. Кормить же - хлебом слезным да водою.
     - Ага,  так!  -  кивал  Ситник,  безмерно обрадованный первым державным
поручением от князя.
     - Иди! - велел Ярослав.
     Ситник  исчез.  В  низкой горнице долго еще разило его потом. Казалось,
будто  целая  лужа  этого  смрада осталась там, где только что стоял боярин;
Ярослав  даже  невольно  двинулся,  слегка  прихрамывая,  к тому месту, дабы
убедиться,  что  это  не  так.  Легко Ирине заявлять про свою брезгливость к
Ситнику,  а  как быть ему? Каждый правитель вынужден терпеть холуев. Знаешь,
что  это подлый человек. Знаешь, что подхалим, любит не тебя - он любит лишь
себя,  лишь  свою  шкуру.  Знаешь  и... ничего не можешь поделать. Ибо нет у
тебя  по-настоящему  близких  людей,  пугает  тебя  одиночество  и  пустота,
создаваемая   вокруг  тебя  властью,  проклятый  круг  одиночества  окружает
правителя,  никто  не  отважится  вступить  в этот круг, лишь лакей вползает
туда  на  брюхе.  Скользкие  животы у холуев, орошены холодным потом вечного
страха и жиром подлости.
     Был  еще  пресвитер  Илларион. Человек верный, почтительный, мудрый, но
слишком  уж  далекий от дел земных, пытался просветить Священным писанием, а
ведь  не все в жизни укладывалось в писание - Ярослав теперь видел это очень
отчетливо.  Знал  и  другое:  склонялся  к  нему  сердцем Илларион не за его
собственные  заслуги и высокие качества, а за то, что опомнился после смерти
отца  и  каждый  день  выражает  почтение князю Владимиру, которого Илларион
любил  безмерно,  потому  что  покойный  князь  поднял Иллариона из нижайших
низов,  снарядил  на  собственные  средства в ромейские земли, обучил всему,
поставил  в  своей  дворовой церкви на Берестах - разве же этого мало, чтобы
весь век молить бога за князя Владимира?
     Так  Ярослав  и разделял свои заботы и досуг между делами духа вместе с
Илларионом  и  тайными делами державными, в которые посвящал лишь Ситника. И
Ситник оказывал князю неоценимые услуги.
     Маленький  князь Владимир заболел, Ирина побоялась отправляться с ним в
дорогу,  в  далекий  Киев,  а  поскольку Ярослав торопился туда на освящение
вышгородского  храма,  поставленного  в  память  невинно  убиенным  Борису и