страха,  становилось  все  свободнее  и свободнее на сердце. Собственно, что
там  такого  -  вепрь!  А  два  лета  назад  был  медведь.  Когда восстали в
Суздальской  земле волхвы и начали бить старшин и жен старшинских за то, что
прятали  хлеб  и  повинны  были  в  голоде, который охватил всю землю, тогда
Ярослав  пошел  с  дружиной  на  усмирение.  Должны  были  бы  ждать князя в
надежде,  что  он  спасет  от  голода, а случилось наоборот. Волхвы перебили
старшин  и  их  жен,  не нашли много хлеба, ибо неурожай был для всех: и для
старшин,  и  для  простолюдия;  тогда  кинулись  все  по  Волге  к булгарам,
привезли  оттуда хлеб еще до прихода князя; от князя не надеялись ни на что,
кроме  наказания  за  бунт, поэтому и встречали его лодьи на Волге, на самом
краю  Ростово-Суздальской  земли,  не  добром  - донимали стрелами на мелких
перекатах,  валили  поперек  речки  огромные  деревья, создавая непроходимые
преграды.  Только  князь  вышел  с  дружиной  на берег, невидимые противники
подследили,  когда  слезет  он  с  коня, и напустили на Ярослава гигантского
медведя.  Тоже  вот  так же внезапно для всех, как только что мчался на него
дик.  Наступил  бы  там  и  конец  князю, ибо зверь шел молча, поднявшись на
задние  лапы,  вырос словно бы из-под земли возле князя, уже дохнул Ярославу
в  лицо  горячим  смрадом  смерти.  Точно  так  же тогда не успел опомниться
князь,  но  его  рука  выхватила  у  дружинника  топор  и ударила с холодной
безошибочностью,  и  зверь  упал  чуть  ли  не на самого князя, так что тому
пришлось  отскочить  в  сторону, неуклюже таща свою искалеченную ногу. Велел
на  том  месте  заложить  город  и  назвать  его  своим  именем. Место славы
Ярослава:  Ярославль.  Разве  что и здесь велеть построить город или хотя бы
сельцо?  Тогда,  побив  в  Суздале  волхвов, сказал народу: "Бог посылает за
грехи  на каждую землю голод, или мор, или непогоду, или другое наказание, а
человек  ничего  не ведает и не может". Зато сам всегда мог и гордился этим.
Что  бы ни посылал на него бог, со всем сумел управиться князь. Сначала было
тяжело,  впадал  иногда  в  отчаяние,  но потом понял; все несчастья на него
посланы  для  закалки  духа.  Чем  больше  ударов  наносила  ему судьба, тем
прочнее утверждался он на земле.
     Было  с  ним  точно  так,  как  с апостолом Павлом: "Три раза меня били
палками,  однажды  камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь
и  день  пробыл  во  глубине  морской;  много  раз  был  в  путешествиях,  в
опасностях   на   реках,  в  опасностях  от  разбойников,  в  опасностях  от
единоплеменников,  в  опасностях  от  язычников,  в  опасностях  в городе, в
опасностях  в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратьями.
В  труде  и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на
стуже в в наготе".
     Но  кто  хочет  жить, должен побеждать, ибо победители отнимают жизнь у
других, а те сами умирают...
     Ярослав  поправил  одежду,  разгладил  бороду,  смахнул  с лица остатки
растерянности, возвратился к своим. Его приветствовали радостно и искренне.
     Ситник  уже  засучил  рукава,  подошел  с  огромным  ловецким  ножом  к
огромной туше вепря.
     - Подожди,  -  остановил  его  князь,  -  взять  вепря  на бревно - и в
Бересты.
     - Бревнышко  поломается, - выскочил к Ярославу слюнявый шут, растягивая
свою и без того широкую, как голенище, морду в улыбке.
     - Новое  вырубим.  -  Будничные  слова,  он  это  отчетливо чувствовал,
приносили  душевное успокоение, поэтому Ярослав охотно включился в словесную
перепалку с Бурмакой. - Или же тебя, Бурмачило, заложим вместо бревна.
     - Ги-ги! - хохотнул шут. - А кто же понесет? Кони или люди?
     - Люди!
     - Лишь  бы  не  кони,  потому  как  жаль  безгласной  скотины,  а  люди
вытерпят. Человек все вытерпит, а кони и князья терпеть не умеют.
     - На  том  же  месте,  где  ты  болтаешь,  -  сказал почти торжественно
Ярослав, - заложим поселение людское.
     - И назовем Ярославец! - воскликнул тотчас же Бурмака.
     - Ярославль  Киевский,  - взмахнул своим огромным ножом Ситник. - Чтобы
всюду были Ярославли, по всей земле. Пусть славится имя твое, княже!
     - Веприще  -  вот  как  назвать,  - сказал князь, - потому что я впрямь
кабан был огромный.
     - Разве  это  кабан?  -  пырнул  сапогом  в  вепря Бурмака. - Разве это
вепрь? Так себе, веприк.
     - Вот и назовем село Веприк, - улыбнулся князь.
     Шут запрыгал, захлопал в ладоши:
     - Веприк, веприк, хрю-хрю! Глупым был князь, да занял ума у Бурмаки!
     - Что  ты  мелешь,  шут! - зашипел на него Ситник. - Или ты уже и вовсе
спятил с ума?!
     - А  князь  наш  глупый не потому, что глупый сам, а потому, что такими
дураками, как ты, окружил себя! - подбоченился шут.
     Ситника  боялись  все,  ему  принадлежали  дела  тайные и грозные, лишь
Бурмака  не  проявлял  ни  страха, ни уважения к этому княжьему боярину, ему
было  все  равно,  на  кого  разевать свой ротище, он мог начать перепалку с
самыми близкими людьми Ярослава, а князь этим лишь тешился.
     Бурмаку  он  нашел несколько лет назад в селе на днепровской переправе.
Жили  там  перевозчики,  рыбаки,  косари, народ как на подбор, не пугливый и
такой  красоты,  какую лишь Днепр дает тем, кто с малых лет засматривается в
его  воды  и  орошается  его  росами.  И вдруг среди этих красивых и сильных
людей  родилось  нечто  отвратительное, какой-то недоносок, выкидыш появился
на  свет;  пока  он  был  мал, никто и не замечал, видно, его никчемности, а
когда  однолетки  выросли,  а  он остался таким же малым, лишь покорченным в
разные  стороны, тогда все и заприметили; сам же он налился злостью и обидой
на  всех  людей,  на  целый  свет  белый,  и  вот  прозвучала первая ругань,
принесенная  человечку  слюной  на  язык,  сболтнул он что-то злое и глупое,
назвали  его  за  это  Бурмакойотвязался.  Бурмака  кого-то  там  обругал  еще и еще, его снова накормили и
снова   смеялись   извинительно,   покровительственно,  как  умеют  смеяться
сильные,  уверенные  в своем превосходстве люди, а карлик смекнул, что может
удержаться  на  этом  свете  одним  лишь  своим языком, и распустил его, что
называется, на всю губу, и уже не было на него управы.
     ______________
     
     Князь  услышал  проклятие  Бурмаки  на  переправе.  Карлик  тащился  за
перевозчиками, мешал им делать свое дело, бранился на чем свет стоит.
     Перевозчики  посмеивались  над глуповатым карликом, кто-то позвал его к
чугунку  с  ухой.  Бурмака  побежал туда, начал хлебать уху и при этом ругал
изо всех сил того, кто его кормил.
     - Чтоб тебе кость поперек горла встала!