архонта,  как  его  называли  ромеи;  теперь  должен  был  состояться прием,
последний  перед  отъездом послов вместе с мастерами на Русь. Послы изо всех
сил  старались казаться важными, расспрашивали ромеев о здоровье императора,
ромеям  любопытно  было знать про Киев и про загадочного архонта. Правда ли,
что  у  него  четыреста прислужниц? И что он никогда не сходит с престола? И
даже  естественную  надобность  справляет  в  чашу?  А  послы в свою очередь
допытывались:  своей  ли смертью умер император Василий или помогли ему? Ибо
где  же  это  слыхано,  чтобы  два  брата  да мирно делили престол? Рано или
поздно  станет  брат против брата, об этом же и в Священном писании сказано.
И  правда  ли,  что  император  Константин  настолько злоупотреблял женскими
утехами,  что  теперь  не  может  сесть  на  коня,  а  уж коли ему нужно это
сделать,  то  поддерживают  его  с двух сторон евнухи, а по всем улицам, где
должен  проехать василевс, подбирают каждый камушек, чтобы не попал под ноги
коню, не встряхнул священную особу, не причинил ей новых болей?
     Потом  послов позвали во дворец скилы, что рядом с Триклином Юстиниана.
В  Триклине,  на возвышении, покрытом багрянцами, был поставлен большой трон
императора   Феофила,  василевса  Константина  провели  на  трон,  по  бокам
расположились  чины кувуклия, в соседнем зале заиграли два серебряных органа
димов,  живые  картины  задвигались,  в  Триклин  Юстиниана ввели магистров,
патрикиев,  протоспафариев,  чины  входили  один за другим, перед появлением
новых  чинов  поднимался  определенного  цвета  пышный  занавес, старшие шли
впереди  младших,  за  сенатом  были чины гвардии, потом были допущены димы;
все  располагались  в  ряды и группы, подобранные по рангам и цветам одежды.
Вот  тут  и  начинался  торжественный  парад  византийских  обычаев, который
должен  был  свидетельствовать  о  господствовании  великой империи над всем
миром,   ибо   наученные   придерживаться  порядка  и  последовательности  в
движениях  и словах, в деле и искусстве тем самым приучаются к подражанию, а
подражание  ведет  к  устойчивости, послушанию, к закостенению. Известно же,
что  закостенение  есть  твердость.  А  что  может  быть лучшего для великой
империи, чем твердость ее власти?
     Русским  послам, вошедшим в Триклин Юстиниана, открылась величественная
и   красочная   композиция   византийских  вельмож,  которые  стояли  вокруг
императорского  трона,  будто  восковые  куклы, наряженные в богатые одежды;
послов   приветствовали,   задали  через  препозита  вопросы  о  здоровье  и
благополучии  архонта  Киевского Георгия, а также о здоровье послов, а также
сообщили  волю  императора  всех  ромеев, после чего послы сели беседовать с
василевсом,  а  все,  кто  их  сопровождал,  перешли в соседний зал; Сивоок,
стесненный  длинной,  неудобной  одеждой,  шел  рядом  с  Мищилой,  который,
казалось,  рожден  был для дворцовой роскоши, горделиво задирал редкобородую
физиономию,  пытался  вытянуть короткую шею, чтобы увидеть как можно больше,
а  возможно, чтобы показать себя, хотя и без того он возвышался над всеми на
целую  голову;  они  с  Сивооком  были почти одного роста, только Сивоок был
гармоничного  сложения,  а Мищило напоминал Агапита: короткие ноги, короткая
шея  клеветника,  туловище  такое  длинное,  что,  когда  Мищиле приходилось
садиться,  он  чувствовал  себя  страшно  неловко,  ему  все  время хотелось
куда-то  упрятать  хоть  часть  своего  туловища.  В  конце концов, не имеет
значения,  у  кого какое тело; хуже то, что Мищило в душе своей не отличался
ничем  добрым,  а  это  особенно теперь тревожило Сивоока в связи с тем, что
Мищило  был  назначен  старшим  над  ним.  Утешало  Сивоока  лишь то, что он
возвращается  на  родную  землю. Как там все будет? Что будет? Что бы там ни
было,  но  увидит  он сочные травы, навестит пущу, встанет над Днепром возле
Киева,   вспомнится   ему   все  лучшее,  что  было  когда-то,  плохое  тоже
вспомнится,  наверное;  но  пусть,  лишь  бы  только была под ногами мягкая,
теплая  -  родная!  - земля. Он пройдет по ней босиком, как ходил когда-то в
детстве,  весной  и  летом будет он ходить там босиком и будет носить мягкий
легкий  мех и белую льняную одежду, а не эти жесткие, шитые золотом одеяния,
которые  напялили  на него, чтобы провести во дворец, допустить к величайшим
святыням, не спрашивая, хочет он видеть их или нет.
     Потом  был  обед  в  Триклине  девятнадцати  акувитов.  Царь возлежал с
чинами  за  акувитами,  а  послы  стояли  сбоку.  Когда  же  вошли все, кому
надлежало  присутствовать на трапезе, и было совершено поклонение василевсу,
послы  расположились  за  отдельным  столом. Певчие храма святых Апостолов и
Софии  пели  "многая  лета"  императору,  музыканты  и  потешники развлекали
василевса  и  его  гостей. А в Золотом Триклине обедали люди русских послов,
русские  купцы,  находившиеся  в  то  время  в Константинополе, и художники,
которые  должны  были  ехать  в  Киев,  направляемые  по высочайшему велению
самого   василевса,  и  во  время  обеда  раздавались  драгоценные  блюда  с
апокомбиями  и  выдавались  каждому  по  его чину: послы получали в два раза
больше  священников  и  толмачей,  а остальной люд - вчетверо меньше послов;
для  Киевского  же  архонта  от  василевса  даровано  золотое с драгоценными
камнями  блюдо.  Константин радовался случаю показать свою щедрость, которая
считалась  первым  признаком  настоящего  императора.  Он расценил послов от
Киевского  князя  как  признание  своего  истинного  величия;  приятно  было
сознавать,  что  властелин земли, едва ли не большей, чем Византия, по своим
размерам,  обратился именно к нему, василевсу всех ромеев, попросил прислать
мастеров   для  сооружения  божьего  храма.  49  лет  сидели  на  троне  два
императора,  но  все  это  время  Василий заслонял собой Константина, главой
царства  считался  старший  брат,  он  ходил  в  походы, вел войны, принимал
послов,  а  на  долю  Константина  все  время  оставались  лишь развлечения,
гульбища,  всякие прихоти, еще и теперь, состарившийся и обессилевший, думал
он   о   том,  как  хорошо  было  бы  покинуть  Константинополь  и  умчаться
куда-нибудь   на  охоту.  Но  изболевшаяся  плоть  не  разрешала  баловства,
окаменело  сидел  он  на  торжественных  церемониях, с горечью думал иногда,
напрягая  свой  затемненный,  опустошенный  мозг,  что после брата не сумеет
свершить ничего благородного или достойного воспоминаний.
     Но  вот подвернулся случай показать свой государственный ум и превзойти
даже  покойного  брата.  Когда-то  отец нынешнего Киевского архонта Владимир
вынудил  императоров  выдать  за  себя их сестру Анну. Когда же они вместе с
сестрой  хотели  послать  на  Русь  еще  и митрополита, Владимир отказался и
самолично  освятил  на  этот  пост епископа-болгарина. Теперь Киевский князь
еще  только  утверждается  на  престоле,  следовало  бы  воспользоваться его
неопытностью  и  шаткостью  его  положения.  Император  долго  советовался с
премудрыми  своими  евнухами,  и  решено  было  послать  в  Киев  не  только
константинопольских  умельцев каменных и художнических дел, не только щедрые
дары,   но   еще   и  императорский  хрисовул  к  князю,  предлагая  принять
митрополита  земли  Русской,  рукоположенного в этот чин константинопольским
патриархом.
     Хотя  русские  послы  и  не  имели  таких  полномочий  от своего князя,
отказаться  от  императорского  хрисовула и от чуть ли не силком посаженного
на  их  корабль  митрополита  они  не могли. Бывали же случаи, когда послов,