- А приведите-ка его ко мне, - велел Ярослав.
     Бурмака не захотел идти к князю.
     - Ежели  нужно,  пускай  сам  притащится ко мне, - выкрикнул Бурмака. -
Или у него, может, ноги отнялись? Или покорчило? Или какая хворь напала?!
     Ярослав  никогда  не  стерпел бы напоминания о его несчастных ногах, но
тут  почему-то  не  обратил внимания на брань карлика, почти послушно пошел,
прихрамывая, к Бурмаке, сказал ему примирительно:
     - Хочешь ко мне в службу?
     - А  пускай  тебе  нечистая сила служит! - трахнул о котелок деревянной
ложкой  карлик.  -  Дураком ты был, дураком и останешься. Золота нацеплял на
себя,  как  собака колючек. Сапоги зеленые. Не из жабьей ли кожи пошили тебе
холуи?
     - Будешь  иметь  и  золото,  и  сапоги  такие  же, и все, как у меня, -
пообещал  Ярослав,  сам еще не ведая, зачем ему этот слюнявый отвратительный
крикун.
     - Подкупить  хочешь  Бурмаку? - закричал карлик. - Так не дождешься же!
Золота  твоего не хватит для моей мудрости. Чтоб ты подавился своим золотом,
награбленным и накраденным!
     Смеялись  все: перевозчики, княжеские люди, сам Ярослав. Князь подумал:
вот  такой  пускай  себе  бранит. Никто всерьез не примет его брань, а перед
богом  оправдание:  не  вознесся  в  гордыне, выслушиваешь каждый день слова
хулы.  Лучше самому держать возле себя глуповатого хулителя, чем ждать, пока
придет умный и укажет всем на твои настоящие прегрешения и преступления.
     Так  Ярослав  взял  с  собой  Бурмаку,  выделил  ему  место возле себя,
назначил  княжью  одежду,  княжий  стол,  подкладывали карлику на пиршествах
куски  такие  же лакомые, как и князю, наливали те же вина и меды в такие же
ковши,  -  все  он  имел,  как у князя, с одной лишь разницей: всего чуточку
больше.  И  одежда большая, и обувь, и украшения, и куски за обедом, и ковши
с  напитками.  Вот  так, имея все словно бы княжеское, карлик еще больше был
осмеян  за  несоблюдение  меры. А единожды утратив меру, он ни за что не мог
найти  ее  и  в  своей  речи:  все,  что  он ни говорил, окружающим казалось
бесконечно  глупым  и смешным. К проклятиям Бурмаки все привыкли, удивлялись
вельми  лишь  те, кто слышал его впервые: карлик разрешал себе такие слова о
князе,  такие  выходки,  что другому на его месте давно бы снесли голову или
же вырвали язык, а с этого как с гуся вода. Чудно ведется свет!
     Но  Ярослав  за  эти  безмерно тяжелые двенадцать лет твердо убедился в
том,  что  даром  ничто  не  дается,  все нужно нанять и купить: и воинов, и
прислужников,  и  хвалителей,  и  даже  хулителей. Он никогда не был щедр на
пенязь,  берег  каждую  куну,  не  любил  расточительства,  но в то же время
видел, что на каждом шагу нужно платить.
     Так  было  с  наемниками  Эймунда еще тогда, в Новгороде, когда Ярослав
готовился  выступать  против  князя  Владимира,  да и с самими новгородцами,
которым  обещал  правду,  писанную  лишь  для них, особую, выгодную. И когда
столкнулся   со  Святополком  возле  Любеча  на  Днепре,  все  это  помогло,
окупилось  сторицей  -  беспощадно  были  разгромлены дружины Святополка, не
помогли  им  и печенеги, не помогло ни хвастовство киевлян Святополковых, ни
глумление   над   новгородцами,  которых  киевляне  обзывали  плотниками,  а
Ярослава  -  колченогим (словно бы угадывая, что снова охромеет он через два
года!).   И  когда  сел  Ярослав  в  Киеве,  щедро  заплатил  и  варягам,  и
новгородцам:  старостам по десять гривен, а смердам по гривне, а новгородцам
всем  тоже  по  десять  гривен.  И дал им грамоту, чтобы по ней жили, строго
придерживаясь того, что предписал им.
     Однако  Святополк  не  смирился  со своим разгромом: уже через два лета
стоял  под  Киевом  с печенегами, которые шли к нему, будто собака на свист,
привлекаемые   обещанными   грабежами   богатого  стольного  города.  Эймунд
посоветовал  нарубить  зеленых  ветвей и воткнуть их в городские валы, чтобы
не  дать  печенежским  стрелам  залетать в Киев. Потом уже сам князь надумал
послать  на  валы  киевских  женщин  в  украшениях,  чтобы  заманить  жадных
биармийцевнаголовники,  сверкали  драгоценные  камни  на  одежде,  а  еще  ярче  сияли
красотой  своей  киевлянки,  равных  которым по красоте трудно было где-либо
найти;  распаленные  печенеги  бросились  на  город, они обложили Киев такой
силой,  какой  никогда  еще и не видывали здесь, но Ярослав намерился все же
дать  им  бой,  его  подбивали  к  этому  варяги, обещая выстоять, да и сами
киевляне  предпочитали  вступить  в  бой,  чем молча ждать неизвестного; все
городские  ворота  были  закрыты,  кроме  двух:  у верхних ворот остановился
Эймунд  с  дружиной, а у тех, которые вели на Перевесище, - Ярослав во главе
киевлян.  Печенеги  рванулись  в  ворота,  они  вскакивали  в узкий и тесный
проход  по  нескольку  человек  сразу,  и  их  тут же рубили насмерть воины,
ждавшие  врага  по ту сторону ворот. Но сила у печенегов была такая огромная
и  такое  страшное  нетерпение  владело  всеми  теми, кто напирал сзади, что
наконец  дикие  степняки  прорвались  в  перевесищанские  ворота,  оттеснили
дружину  Ярослава,  самому  князю  впилось  вражеское копье в правое колено,
Ярослав  с  огромным  трудом  выдернул  из  раны  железный наконечник, но не
отступил,  рубил  врага  и  дальше  своим  страшным  мечом. Подоспели к нему
варяги,  кто-то  догадался  закрыть  ворота, печенегов, прорвавшихся в Киев,
вылавливали  по  одному  и  убивали на месте грабежа или насилия, которые те
чинили  умело  и  быстро.  В  городе  запылали  церкви  и  дома,  загорелась
деревянная  София,  сооруженная  еще княгиней Ольгой для сохранения святынь,
привезенных  ею  из  Константинополя;  запылал  весь  Киев, охваченный ярким
пламенем,  окутанный  черным  дымом,  -  страшное  это  было зрелище, но еще
страшнее   была   месть   киевлян,  которые  вышли  за  городские  ворота  и
преследовали  убегающих  печенегов  до  самой  Ситомли,  рубили их, топили в
Ручье, в Днепре, в Ситомле.
     ______________
     неизвестные племена, жившие на севере, за Камой.

     Вот  тогда  и  допустил  князь  тяжелейшую ошибку. Считая, что навсегда
покончено  с  набегами на Киев, он ответил отказом Эймунду, который требовал
повышения  платы  варягам;  князь  даже посмеялся над ярлом, когда тот начал
запугивать   князя.  А  требовали  варяги  и  вовсе  невероятного:  вчетверо
повысить  им  плату!  Следом за варягами и киевская дружина пришла к князю с
требованиями,  им  уже  мало было, что по милости князя Владимира они ели на
серебре-золоте.  Ярослав  отмахнулся.  Он  не  любил  войны,  жаждал покоя и
тишины.  Призвал  к себе людей книжных, священников, странствующих иноков, с
ними  сидел  во  Владимировом  тереме, ездил иногда в Бересты, молился там в
церкви   святых   Апостолов,  узнал  пресвитера  княжьей  церкви  Иллариона,
человека  тихого,  мудрого  постника.  Говорили о царстве небесном, о вечном
блаженстве,   о  делах  высоких  и  прекрасных;  там  был  отдых  для  души,