задумчивый  и  чуточку печальный. А Регелинда и в камне осталась сама собой:
с  женской  небрежностью  придерживает  на  себе  одеяние и смеется лукаво и
соблазнительно.  Так ее и прозвали - Смеющаяся Полька. Болеслав же распустил
слух,  что  имел  не  двух, а трех дочерей, что Регелинда - это вторая, а за
Святополком  была  лишь  третья; никто не мог разобраться в обмане польского
властелина,  даже  епископ  из  Мерзебурга  Титмар,  который стал участником
похода  на  Киев и описывал каждый шаг Болеслава, а перед тем описывал жизнь
польского  князя,  начав,  кажется, еще до постриговпонять  в  запутанности  таинственной  семейной жизни Болеслава и не решился
назвать имена дочерей...
     ______________
     переход мальчика в отроческий возраст. (Прим. автора).

     Ясное дело, ни Ситник, ни даже Ярослав не могли об этом знать.
     А  через  некоторое  время  поздней  ночью  прискакали в Киев варяги во
главе  с  Эймундом,  и тот пошел прямо в покои князя, напросился к Ярославу,
оторвал  его  от  чтения  священной книги греческой, положил к ногам князя -
так, чтоб падал свет от свечки, - что-то темное, круглое, страшное.
     - Узнаешь ли, княже?
     Ярослав вздрогнул. На него смотрели мертвые окаянные глаза Святополка.
     - Великий  подвиг  храбрости  свершили  мы, - гордо промолвил Эймунд. -
Велишь похоронить брата с почестями?
     - Сам займись. А я молиться буду, - ответил Ярослав и отвернулся.
     Жаль,  что  Ярослав  не  выслушал Эймунда, - ему было о чем рассказать.
Лихое  было  дело.  Настигли  они  лагерь  Святополка  уже у самых Карпат. В
старом  дубовом лесу, прозрачном и бодрящем. Роскошный четырехугольный шатер
князя,  с  высоким  стягом Святополка вверху (на белом поле - две скрещенные
золотые   стрелы),   стоял   под  развесистым  дубом.  Такие  дубы  когда-то
посвящались  богам,  а этот дуб Эймунд посвятил смерти. Его люди, переодетые
в  такую  же  одежду,  как и у свиты Святополка, не прячась, нагнули дубовые
ветви  над  княжеским  шатром,  привязали крепко веревкой верх шатра и стяг,
словно  бы  для укрепления от бурь или вихря. Когда вечером князь начал свою
трапезу,  Эймунд  переоделся  нищим,  нацепил  козлиную бородку, обошел весь
лагерь,  прося милостыню и присматриваясь к расположению. А ночью, когда все
уснули,  Эймунд  с  двумя  варягами  подкрался  к  шатру, перерубил веревку,
дерево  распрямило  свои  ветви,  подняв  при  этом в гору сразу весь шатер,
свечи  в  шатре  погасли,  варяги  бросились во тьму прямо к постели князя и
начали  наносить  удары  вслепую,  но безжалостно и метко. А потом, захватив
голову убитого, бросились бежать...
     Обо  всем  этом  Эймунд мог бы поведать князю. Но зачем? Скальды сложат
об  этом  сагу и будут петь ее долго и повсеместно, и прославится Эймунд еще
больше, чем до сих пор, а от князя ему нужно лишь золото, и он его получит.
     Странно  устроено княжье ухо: оно слышит только то, что приятно слышать
князю.  Уже и раньше среди людей пронесся слух о невинно убитых юных князьях
Борисе  и  Глебе,  но  только  теперь,  после  смерти своего самого грозного
соперника  Святополка,  стало  известно Ярославу про чудеса в Вышгороде, где
был  похоронен  Борис,  и  о нахождении тела Глеба на реке Смядыни. Страшным
огнем  обожгло  ногу  варягу,  когда  он  наступил  на  могилу князя Бориса,
другому  варягу  скрючило  руки,  потому  что  он хотел опереться о крест на
Борисовой  могиле,  потом  беспричинно  вспыхнул  верх  Вышгородской  церкви
святого  Василия,  и  церковь сгорела дотла, но все ее богатство сохранилось
неприкосновенным.  Тело же Глеба, которое лежало четыре года непохорененным,
брошенным  на  растерзание  воронью,  сохранилось нетленным, и ночью над ним
являлся  столб  огненный, будто пылающая свеча, и ангельское пение слышалось
всем, кто мимо проходил, - и пастухам, и ловчим людям.
     Конечно  же,  убийцей  братьев  был  Святополк,  этот  окаянный  князь,
который   ради   собственного   блага   готов   был   продать  родную  землю
чужестранцам;  однако чудесные знаки из могил невинно убиенных князей упорно
связывались  с  варягами,  а  всем  ведь  было  ведомо, что варяги крутились
только  в службе Ярослава, потому и вознамерился он отправить все их дружины
из   Киева,  а  потом  позвал  пресвитера  Иллариона,  заменявшего  покамест
епископа,  поскольку Анастас Корсунянин бежал с Болеславом в Польшу да там и
умер  от  старости,  и  поведал про братьев своих мучеников. Тело Глеба было
перенесено  со Смядыни и похоронено возле Бориса. Потом Илларион собрал весь
клир  киевский  и  всех  попов, крестным ходом повел их на Вышгород; Ярослав
тоже  шел  с  ними,  отказался от коня, весь этот дальний и нелегкий путь он
перенес,  несмотря  на  искалеченную  ногу,  и  после  молебна  над  невинно
убиенными  заложил  князь  клеть на месте сгоревшей церкви святого Василия с
тем, чтобы соорудить храм в честь Бориса и Глеба.
     И  в  Киеве все строилось после пожара, который свирепствовал здесь при
Болеславе  и  Святополке;  Ярослав не успевал восстанавливать церкви - пылал
Киев  во  время нападения печенегов, только успели малость обновить церковь,
как  снова  пришел  Болеслав,  снова  напустил  печенегов на стольный город,
осквернил  каменную  церковь  Богородицы, сгорели все деревянные храмы, были
разрушены  церкви и даже поруб; теперь Ярослав велел строить все без спешки,
ибо  уже уверен был в долговечности своего княжения, а сам намерился пойти с
женою  в  Новгород,  чтобы  там,  в  соборе  святой  Софии, окрестить своего
первенца,  назвать  его  в  честь  отца  Владимиром  и провозгласить будущим
князем  Новгородским,  потому что род Ярослава должен был теперь укорениться
по  всем  русским  землям.  Хорошо  ведал  Ярослав,  какой  удар  наносит он
Коснятину.  Но  что поделать? Тяжкие годы бесконечной борьбы научили его все
чаще  думать  о  наследстве,  об отчизне, не раз и не два, вспоминая о князе
Владимире,  Ярослав понимал: нужно делать все, как было. Ничего не нарушать,
а  если  нарушишь  -  все  уйдет  из  рук.  Государство  держится устойчивым
порядком.  Князь  Владимир  раздавал  земли  своим сыновьям - раздавай и ты.
Чужих  не  допускай. Сегодня он изрубит твои лодьи, как это сделал Коснятин,
а завтра вознамерится и голову твою срубить...
     Княгине  понравилось  намерение  Ярослава.  Неузнаваемо  изменилась она
после  возвращения  от Болеслава. Стала мягкой, ласковой, доброй, влюбленной
в князя.
     - Ты  должна рожать детей мне ежегодно, - обрадованно сказал Ярослав, -
тебе это к лицу, от этого ты становишься словно бы святой.
     - Все  едино  не  народишь  сыновей на все русские города, - засмеялась
Ирина, - слишком много у тебя городов.
     - Будет еще больше, - гордо пообещал Ярослав.
     Из-за  варягов  между  ними возникла стычка. Ирина требовала оставить в
услужении  хотя  бы  небольшую  дружину,  Ярослав  же твердо решил отправить
всех.
     - Нужда возникнет - позовем, - сказал он твердо.