первой  мог  бы поставить любую из них: Дитя ли, Жито ли, Поле ли, Траву ли.
Он  проталкивается в середину толпы, кричит на голодранца с голодным блеском
пустыни в остром взгляде:
     - Тогда  послушай  про  русское  А. Про человека, который стоит на двух
ногах,  вот так, как стою перед тобою я. Прочно стоит, расставив ноги, творя
треугольник  между  собой  и  землею,  точно  так  же,  как  создают в земле
треугольники  корни всех деревьев: могучих дубов русских, врастающих в землю
в  десять  раз  глубже,  чем  выступают на земле, и алеппских сосен, которые
держатся  только  за поверхность приморской каменистой земли, питаясь одними
лишь  брызгами  моря.  "Аз",  -  сказал человек и встал на ноги, чтобы иметь
внизу  под  собою  целый  мир,  чтобы иметь в своем услужении все плавающее,
ползущее,  прыгающее. Далеко видно с этой башни бытия - в будущее и прошлое,
на  все  четыре  стороны,  и  в  небо, где Солнце, Луна и Земля тоже создают
огромный  треугольник Вселенной. А и есть бесконечность, которая открывается
с  двух  закрытых  сторон  треугольника, еще больше бесконечности со стороны
открытой. Вот что такое А.
     - Какие  же слова начинаются с этой буквы в твоем языке? - пронзительно
закричал нищий. - Может, аллах?
     - Адамас!     ______________
     
     - Аргир!     ______________
     кассиры.

     - Атраватик!     ______________
     сушеного винограда.

     - Анокомбий!     ______________
     своеобразные  императорские  или  патриаршие  чеки,  по которым можно было в
сокровищницах получить обозначенную в апокомбии сумму золота.

     Сивоок  подумал: как же так? Ни одно слово в его языке не начинается на
А!
     - Да  ну  вас!  -  разозленно воскликнул он. - Потому и не начинаются у
нас  слова  на  А,  что  это самая первая буква. А нужно будет, позаимствуем
слова!
     - Заемщик!  Заемщик!  -  заревела  толпа,  и  уже  чьи-то руки схватили
Сивоока  за  одежду,  уже  кто-то  ударил  его по спине, нужно было поскорее
выскакивать  из  толпы, ибо за малейшее промедление здесь приходится платить
слишком дорого, иногда ценой жизни.
     У  Агапита  был маленький дворец на Влахернах, над самым Золотым Рогом,
среди   апельсиновых   садов,   куда   не   доносились   дуновения   гнилого
константинопольского  ветра,  где  все  было  напоено ароматами цветения или
зрелых  плодов,  где  стояла  тишина,  нарушаемая разве лишь птичьим пением,
которое, как сказано, прибавляет человеку лет и красоты.
     Превыше  всего  Агапит  любил  свое  тело.  Нежился  в  теплой  купели,
пронизанной  ароматами.  После  купания  натирался оливой, ходил в свободной
белой  одежде,  чтобы  легко  дышало тело. Любил все телесное... Чувствовал,
что  с течением лет все больше разрастается в нем дикий грязный зверь, но не
сдерживал  этого  зверя,  а  с  каким-то  даже  наслаждением  следил  за его
разрастанием.
     Похоже  было  на  то,  что  силы  еще  не покидали его, но вместе с тем
замечал  в  себе зависть к младшим, завистливость переходила в ненависть, он
умело  сдерживал ее, а сам знал, что это - признак приближения старости. Уже
в  этом  возрасте должен был бы признать правоту руса, этого могучего скифа,
который  за  короткое время превзошел всех его учеников, да, может, и самого
Агапита,  в совершенстве всех искусств, - должен был согласиться с ним в его
несогласиях  с  догматами  христианства,  смело  отбросить  те  ограничения,
которые  святые  отцы  чинили  в  отношении  его  искусства,  ибо  искусство
принадлежало  художнику,  и  только  художнику. Но с течением времени он еще
сильнее  и  крепче цеплялся за установившееся, его бронзоцветная и бронзовой
твердости  выя  не  гнулась  и  не  должна  была  согнуться.  О  высокомерие
Византии!  Золотые одеяния, роскошь и окостенение идолов, засохшие на солнце
глиняные  идолы  обретают  каменную  твердость; их можно разве лишь разбить,
согнуть же, склонить - никогда и никому!
     Агапит  теперь  знал,  что  христианство  - это преклонный возраст. Оно
возникло,  чтобы  потрафлять  и  угождать старым, уничтоженным, обессилевшим
людям,  тем,  у  кого уже окостенели суставы. Кто с трудом передвигает ноги.
Кто   забыл   о   резких   жестах   и   резком   голосе.   Величественность,
медлительность,   неторопливость,   мрачность,  нелюбовь  ко  всему  яркому,
равнодушие  к  наслаждениям - все это общее у христианства и у стариков. Ибо
они  управляют  миром.  Вера всегда подлаживалась к тем, кто правит миром! И
почти  всегда она была верой старых людей. Как же согласовать это с тем, что
старость  приносит  с  собой  мудрость?  Может,  хитрость?  Старики только и
умеют, что спать, а один юноша может перевернуть весь мир.
     Теперь  Агапит  часто  сердился.  Серпики бледности появлялись у него у
ноздрей.  Голос  становился  визгливым  и  резким,  как  у жирного барана. И
смердел  Агапит,  несмотря  на  все натирания благовонной корой и сандаловым
маслом,  то ли старым козлом, то ли немытым бараном. Никого не пускал к себе
домой. Даже Сивоок за последнее время едва ли был там несколько раз.
     Но  вот  однажды нужно было обговорить с Агапитом одно неотложное дело,
потому  что  он  не  появлялся  на строительстве несколько дней, а любил все
держать  под  надзором,  запрещал что-либо делать самим, без его ведома. Они
сооружали  небольшую  церковь  возле  стены  Феодосия,  в противоположном от
Влахерн  конце  Константинополя. Поэтому Сивооку пришлось проехать верхом на
осле  через  весь  город,  где-то  у  него  в  отчизне такой ездок вызвал бы
насмешки  и  улюлюканье,  но  тут  осел  был  обычным и удобным животным, он
обладал  своей  мудростью, скрытой, правда, так глубоко, что человек никогда
не  мог  ее  постичь;  быть  может,  именно поэтому человеку больше подходил
конь,  охваченный  страхом, в сущности, глупое и забитое создание, привыкшее
бежать  туда,  куда  его гонят, подчиняться каждому движению повода, каждому
окрику  всадника,  каждой  прихоти;  осел же если уж соглашался на то, чтобы
куда-то  тебя  везти,  то  делал  это  не  из услужливости и не из страха, а