художник  должен  был  покупать только необходимое ему для работы, но не для
перепродажи.  Кроме  того, он не имел права приобретать материалы для работы
у  женщин,  а  также - под угрозой немедленной конфискации всего имущества -
что бы то ни было из церковной собственности.
     ______________
     внутреннюю  жизнь Константинополя, прежде всего деятельность ремесленников и
торговцев. (Прим. автора).
     средневековой Европы. (Прим. автора).

     Законы  были  жестокими  и  непоколебимыми,  как  и  церковные  каноны,
повелевавшие  рисовать  одних святых в хитонах, других - в стихарях, третьих
-  в скарамангиях и лорах, и для каждого была своя краска, свое положение, и
все  это  было  заранее  заданным,  навеки  закостеневшее,  кичившееся своей
неизменностью,  своей  непохожестью на то, что было, и, возможно, на то, что
где-то  будет,  хотя  ромейское  искусство и не допускало возможности, чтобы
где-то  что-то  появилось, кроме него, ибо они, ромеи, вершина всего сущего,
они  просветили  всех варваров: все были дикими, а ромеи принесли им Христа,
и его учение, и его храмы, и его законы.
     Вот  так  оно,  видимо,  и ведется в истории. Все были дикими, а кто-то
приходил  и  просвещал их. И те племена Малой Азии, которые строили корабли,
определяли  ход  небесных светил, открыли заблудницыассирийцы и их просветили.
     ______________
     
     И  те,  кто  населял  Египет,  были  дикими,  а фараоны их просветили и
заставили строить для себя каменные гробницы.
     И  этруски были дикими, а римляне их просветили, похитив у них и жен, и
искусство, и города.
     Не  есть  ли  это  величайшая  ложь  истории?  Быть может, под натиском
примитивных  головорезов  погибли  бесценные сокровища человеческого духа, а
потомкам  осталась  только хвала и слава, которой окружили себя завоеватели;
того же, что было когда-то на самом деле, так никто и не знает.
     Кто  были  те  люди,  которые  пилили  у  берегов  Нила  твердый камень
Мокатама,  тащили  его  через реку и складывали рукотворные горы - пирамиды?
Быть  может,  это  их  отчаянье,  и  их  горе,  и  их  память на земле - эти
пирамиды?  Быть может, это знак грядущим поколениям, которые должны прочесть
все  скрытое  в  строгих  линиях  поставленных  на  краю  пустыни молчаливых
каменных гробниц?
     Никто  не  знает.  Так  через  тысячи  лет  будут говорить о его земле.
Соберут  целые  хранилища греческих книг, напишут еще тысячи своих книг так,
будто  от количества книг зависит количество правд. Правд всегда будет мало,
и  для  их усвоения и освещения нужно очень мало книг и писаний. Быть может,
где-нибудь  ныне  последний  на  его  земле  мудрец,  такой,  как дед Родим,
старательно  собирает  сокровища  берестяных  грамот  и  свитков, исписанных
старинным  письмом  русов,  где первой буквой была П - поле, правда, путь, а
может,  первой  буквой  была Ж - жизнь, жито, - и имела она форму предивного
эллипса,  как зернышко, как солнце, как луна, как детское личико или женский
глаз?  Но  все будет уничтожено и сожжено в угоду новому богу, как сожгли на
глазах   у   Сивоока   Радогость   с  его  невиданным  храмом,  с  весталкой
Звениславой,  с  Ягодой,  с людьми, которые не покорились. И теперь плодятся
там  молитвы,  псалмы,  апокрифы.  А  что  изменилось?  Солнце точно так яге
всходит  и  заходит,  и  трава  растет, и листья шелестят, и зверь спешит на
водопой, и мать кормит дитя...
     Но  люди  неуклонно  будут  обрастать новыми вещами, новыми предметами,
навязанными  им чужой волей, установленными кем-то вверху, неизвестно зачем,
люди  будут  задыхаться  от  этих  предметов,  сами  превратятся в предметы,
бездушные  и  окаменелые, подобно тому, как жена Лота превратилась в соляной
столб.  Вещи  когда-нибудь  уничтожат  человека.  Пока  их мало - человек их
любит,  украшает,  они  служат  человеку  и не мешают, а, наоборот, помогают
жить.  Потом  их  станет  чрезмерно  много.  Делать вещи не хватает времени.
Украшать  - и тем более. Искусство исчезает, оно отступает на второй план, в
глубины  прошлого,  а  вместе  с  ним  отступает и время, и человек остается
одиноким  на  берегу  океана  вечности, и горы ненужных, бессмысленных вещей
громоздятся вокруг него.
     Такой  представлялась  Сивооку  Византия  после очаровательной простоты
лесных  озер и зеленых полей с сочным житом и пением птиц в небесных высотах
над родной землей.
     Свободу  могло  дать  одно  лишь  искусство,  но и тут заковывали его в
железные цепи ограничений.
     - Главное,  -  говорил  ему  Агапит, - это обуздать догматами веры твою
дикую  варварскую  душу.  Бог  ловит  тебя  на  цвет,  а ты должен научиться
улавливать  в  цвете  бога.  Избеган  в искусстве всего, что в жизни не есть
прекрасное.  Не  может  быть  фигур  из  самой  жизни,  ибо  тогда ты можешь
представить  природу  оскверненной,  а  ты  должен  прославлять совершенство
божьего  творения. Брань же не может быть совершенством, потому-то и избегай
всего,  что  за  пределами  хвалы  всевышнего.  Даны  человеку земля и небо,
деревья  и  цветы,  воды  и травы, четыре времени года - и каждое прекрасно,
дана разная погода - и каждая из них прекрасна.
     - Ага, - отвечал ему Сивоок, - а ежели я раздет в холодную погоду?
     - О  тебе  нет речи. Не тебе служит высокое умение, а богам. Ибо что ты
есть?  Ничтожество!  Помни,  всегда было и будет так: люди делают, а слава -
богу.
     Спрашивать  у Агапита, почему он забирал себе не только славу, но также
и  деньги  за  их работу, не хотелось. Агапит всегда найдет ответ, позовет в
свой  маленький  дворец  на  Влахернах,  усадит  на целый день перед красиво
переписанной  и  украшенной  Библией,  заставит читать апостольские послания
или  этот  опостылевший  псалтырь.  А что из этого? Будешь ты знать или нет,
был  ли  у Евы пуп, и мог ли заговорить змей-искуситель, и что слово "олива"
повторяется  в  Священном  писании  двести  раз,  -  от этого еще не станешь
хорошим  художником.  И дел земных не поправишь чтением этой великой, хорошо
написанной,  но  одновременно  и  невероятно  запутанной священной книги. На
небо  -  высохшие,  благостные  святые  великомученики,  а на земле - логова
дьяволов,  ведьмовский  шабаш  предательств,  отравлений, убийств, подлости.
Как это все совместить? И можно ли это совместить?
     - О,  темный антропос, - сказал Агапит, - запомни, что двести лет назад
Никейский  собор  постановил: искусство принадлежит художнику, но композиция
-  святым  отцам.  А  что есть композиция? Композиция - это метод, благодаря