потому, что у вас... длинные мышцы...
     - Что? Какие мышцы?
     - Ну  есть  люди  с короткими мышцами, есть с длинными. Волокна мышц...
Собственно,  это  анатомия...  Но  у меня своеобразное суеверие: верю только
тем, у кого мышцы длинные.
     - Послушайте.  -  Он  не находил слов от неожиданности. - Это... это же
расизм!  Да нет, просто какой-то идиотизм... Мышцы... Но я ведь не борец, не
боксер, даже не молотобоец! Голову вы у меня заметили или нет?
     - Только потом. Голова как раз вам мешает.
     - Чтобы  я  пожертвовал  всем  ради  вас,  любительница... этих длинных
мышц?  В  таком  случае  я тоже отплачу вам тем же самым... Враждовать - так
враждовать до конца.
     - Я не собиралась с вами враждовать.
     - Я  тоже.  И  то,  что  вам скажу, не будет таким прямым и острым, как
ваше... Просто, если хотите, расскажу вам одну небольшую новеллку.
     - Вы еще и пишете новеллы?
     - Нет, это Андре Моруа. У нас ее не переводили.
     - Даже так? Вы так милы? Хотите сделать для меня сюрприз?
     - Да  нет,  просто  рассказать  хочу.  Довольно  прозрачная  мораль. Но
написана хорошо.
     - Что же, если хорошо...
     - Речь   там   идет   о  парижском  юноше,  который  полстолетия  назад
задержался  перед витриной торговца картинами на улице Сент-Оноре. Юноша был
студент,  бедный  и  так  далее. На выставке он увидел картину Моне "Собор в
Шартре".  Моне  тогда еще не был популярен, но студент обладал метким глазом
и  врожденным  чувством красоты. Зачарованный картиной, он отважился войти в
помещение  и  спросить о цене. "Боже мой, - воскликнул торговец, - картина у
меня  висит  уже  с  каких  пор! Могу уступить ее за каких-нибудь две тысячи
франков".  У  студента  не  было  двух  тысяч  франков,  но  он  имел весьма
зажиточных  родственников  в провинции. Его дядя прямо сказал перед отъездом
в  Париж,  чтобы  он, если будет трудно, обращался к нему без колебаний. Так
вот,  студент  попросил  торговца  в  течение  недели  никому  не  продавать
картину, а сам послал письмо дяде.
     У  студента  в  Париже  была  любовница.  Муж  у  нее был старый, и она
скучала.  Была  глупа,  как  гусыня,  вульгарна, но красива. Бывает и такое.
Вечером  в  тот  день,  когда  студент  заинтересовался  картиной  "Собор  в
Шартре",  она  сказала:  "Завтра  ко  мне  приезжает из Тулона приятельница,
вместе  с  которой  мы были в пансионе. Муж мой занят, у него нет времени на
сопровождение, рассчитываю на тебя".
     Приятельница  приехала  не  одна. Привезла еще свою приятельницу. И вот
три  дня студент водил по Парижу сразу трех женщин, платил в кафе, в театре,
оплачивал  фиакры, давал чаевые. Финансы его не выдержали такого напряжения,
пришлось  одолжить  деньги  у  коллеги.  Когда  пришло  письмо  от  дяди  из
провинции,  студент  облегченно  вздохнул.  Немедленно  возвратил долг, а на
оставшиеся  деньги  купил  подарок  любовнице.  А  "Собор в Шартре" приобрел
какой-то  коллекционер  и  через  некоторое  время  в  завещании оставил его
Лувру.
     Студент,  который  со  временем  стал  известным  писателем, теперь уже
старый  человек. Но сердце у него по-прежнему молодо и точно так же учащенно
бьется,  когда ему повстречается хороший пейзаж или красивая женщина. Выходя
из  дому,  он  часто встречает старую женщину, которая живет напротив. Это -
его  давнишняя  любовница.  Лицо  ее  утопает  в  жире, глаза, некогда такие
чудесные,  теперь  лежат  на  двух мешочках отвисшей кожи, над верхней губой
торчит седой мох. Дама с трудом передвигается на больных ногах.
     Встречая  ее,  великий  писатель  кланяется  и  идет дальше. Никогда не
останавливается.  Знает, что старая женщина наполнена ядом и злобой. Мысль о
том, что он любил ее когда-то, теперь для него огорчительна.
     Часто  заходит он в Лувр, в зал, где висит "Собор в Шартре" Моне. Долго
смотрит на картину и вздыхает.
     - Какие  мы  дураки!  -  засмеялась  Тая.  -  Ты можешь меня поцеловать
здесь,  перед  этими  безумными  машинами,  над  вашим  спокойным  Днепром -
средь...
     Он  не дал ей договорить, они стояли и целовались, машины сигналили им,
нарушая постановление горсовета о запрещении звуковых сигналов.
     - Ты не сказал мне, что любишь меня, - напомнила она потом.
     - А ты?
     - В  этом,  конечно,  нет никакой логики, но я ради тебя тоже ничего не
покинула  бы  и ничем не пожертвовала бы, хотя... позавчера я прогнала прочь
всех  тех  дураков,  которые  приехали  за  мной из Москвы... Но и без тебя,
наверное,   не   смогу  теперь...  Это  -  наверное,  говорят  все  женщины,
поцеловавшись с мужчиной, но...
     - Хочешь, я скажу то же самое? Не боясь банальности.
     - Не  нужно,  тебе  не к лицу слова обычные... Но как мы с тобой только
что  грызлись!  Хочешь  - расскажу тебе сказочку, услышанную мною в тайге? О
зверях.
     - Как  грызутся?  Не  нужно.  Давай  хоть немножко продолжим эту минуту
мира,  который  установился  между  нами.  Если бы мог, я бы остановил время
хотя  бы  на  миг. Так, как останавливаются стрелки на больших электрических
часах перед тем, как совершить очередной перескок.
     - Счастье между двумя прыжками минутной стрелки? - Тая засмеялась.
     - Но  потом стрелка все-таки перескакивает, гонимая неумолимым течением
времени.  А мы пытаемся если уж и не догнать или опередить ее, то хотя бы не
отстать от нее. Например, я через два дня еду в Западную Германию.
     - Куда? - Тая решила, что он шутит. - А почему бы не в Патагонию?
     - В  самом  дело,  я  еду  в  Западную Германию. - Борис был совершенно
серьезен.  -  Уже  все готово, все документы оформлены, у меня есть билет на
самолет Киев - Вена, оттуда - поездом.
     - Туристская  поездка?  Но  это  же не обязательно. - Она еще надеялась
найти  какое-нибудь  спасение.  Потерять  его вторично означало, быть может,
потерять навсегда. Абсолютная бессмыслица.
     - Нет,  не  турист. Дело моей жизни. Еду на месяц, а может, и больше. В
ежегоднике  одного  западногерманского  университета  появилась публикация о
Софии.  Автор  публикации  -  профессор  Оссендорфер  ссылается на никому не
известные  документы,  которые, мол, находятся в его распоряжении... Короче:
отрывок  пергаментной хартии, найденный когда-то моим отцом и во время войны
отправленный  им в институтском сейфе в тыл. Но Бузина и сам туда не доехал,
и  сейфов  не  довез...  Он  продал  их  или  подарил  фашистам - все равно.
Профессор  Оссендорфер,  очевидно,  тот  самый ефрейтор Оссендорфер, который
убил  моего  отца.  Вот  такая история. Война продолжается... И снова София.
Снова  отец.  Снова  я... Удивляюсь, что они так долго молчали. То ли ждали,