которому  элементы  предметов  и  элементы  пространства  слагаются в единое
целое.  Выразительность  передается  через  фигуры,  фигуры  разлагаются  на
части,  а  те - на поверхности, соединяющиеся будто грани алмаза, однако без
присущего  ему  естественного  холода.  Поэтому  главное  в  работе - только
кистью по доске или стене. Оно может быть плохим или хорошим.
     Это  Сивоок  запомнил  с  первых дней своего появления у Агапита, когда
подавал  камень на сооружение монастыря, когда строгал доски для икон, когда
резал  котных овец, обучаясь по виду определять, какого ягненка носит овца в
своей  утробе.  Ибо  когда  это  еще  только  зародыш,  то шкура его слишком
нежная,  чтобы  из  нее  получился  пергамент.  Переношенный же ягненок дает
пергамент  слишком  грубый,  и  книга  из  него не годится для продажи людям
знатным,  а  простой  люд,  как  известно,  книг  не  покупает  из-за  своей
несостоятельности.  А  писание  икон?  Это  не  то что свежевать нерожденных
ягнят  для  пергамента.  Выстрогать  доску из негниющего кипарисового дерева
или  из  светлой,  столь милой сердцу Сивоока липы - это было только начало.
Далее  доска  проходила  через руки нескольких умельцев, каждый из которых в
совершенстве  владел  своей  частью работы, и Сивоок с течением времени тоже
прошел все эти работы, повторяя путь выстроганных им в свое время досок.
     Поверхность  доски  левкасилась, то есть покрывалась белилами, а уже на
залевкашенную  поверхность  наносился  рисунок  будущей  иконы. Точно так же
поступали  и  с  фресками,  с  той лишь разницей, что контуры будущей фрески
прочерчивались  чем-нибудь  острым по свежей штукатурке (Сивоок в дальнейшем
писал  без  прорисовки,  одних  удивляя,  а других раздражая легкостью своей
руки).  Рисунок  делал  "знаменщик"  кистью  или припорашиванием и закреплял
графьей.  Фон  чаще  всего  был  золотым,  но  золото не наносилось прямо на
грунт,  а  сначала  покрывали грунт полиментом. Полимент изготовляли из юнко
натертой  красной краски, высушенной и разведенной на протухшем яичном белке
с  уксусом.  Полимент  придавал позолоте красноватый оттенок, а чтобы золото
имело настоящий блеск, его еще полировали собачьим зубом или агатом.
     Только    после    этой    подготовки   иконописец-доличник   красками,
разведенными  на  яичном  желтке  с  квасом,  писал одежду, палаты, деревья,
травы.  После  доличника  брался  за  дело  личник,  который  писал  лицо  и
обнаженные  части  тела.  Это  требовало  наибольшего  умения.  Существовала
точная последовательность работы личника.
     Прежде  всего  была  санкирь, то есть накладывание подрисовок смешанной
краской  из  охры, умбры и сажи. Далее художник делал "опись" сажей, намечая
контур,  а  белилами наносил "движки" для обозначения черт лица. После этого
начиналась   обработка   охрой   тремя   плавями,  то  есть  разведенной  до
прозрачности  краской  трижды подряд наводили рисунок, достигая удивительной
нежности,  особенного  внутреннего  свечения красок. Первая плавь наводилась
светлой  санкирью.  Ею  поправлялись  выпуклые  места  на  лице: нос, скулы.
Второй  -  наводился  румянец.  Третьей  -  "подбивали", то есть объединяли,
предыдущие  плави.  После  этого  шла "сплавка" - тон, который объединял все
предыдущие тона так, что они пронизывали друг друга.
     И   пока   ты   усваивал   всю   эту   сложность   приемов,   неуклонно
совершенствуясь  в  своем умении, Агапит приучал тебя к мысли, что искусство
-  обыкновенное  ремесло,  которое вызывается к жизни повседневными людскими
интересами и потребностями.
     "Как  же  так?  -  думал  Сивоок.  -  Ведь это существует вне всего! Из
ничего  появляется  вдруг целый мир. Разве тут достаточно проведения кистью?
Необходимо  вложить  сердце, всю свою жизнь, да еще и добавить кое-что сверх
этого - вот настоящее искусство!"
     Однако  он  понимал,  что  обо  всем  этом никому не скажешь, тут нужно
ощущать  самому,  а  кто  не  ощущает, того не убедишь никаким красноречием,
только вызовешь насмешку.
     Гиерон  под большим секретом рассказал Сивооку о существовании енохов -
темных  книг,  в  которых  скрыто  много мудрости, недоступной ни ромеям, ни
агарянам,  никому на свете. Книги эти уничтожались жестоко и последовательно
уже  тысячу  лет, но все равно уничтожить все их не удается, ибо они живут в
людях,  книги  могут  быть  уничтожены  только  со  всеми  людьми,  а  это -
невозможно.  В  таких  книгах есть и о художниках. Не так, как у Аристотеля.
Аристотель  просто  перечислял  составные части искусства художника, как это
делал    Агапит.   Темные   книги   связывают   деятельность   художника   с
существованием  самой  материи.  Материя  возникла  в результате излучаемого
богом  света  на  его  наиотдаленнейшей меже. Она сама есть не что иное, как
тот  угасший  свет.  Занимая  самую нижнюю область света, называющуюся Асия,
она  являет  собой, как угасший свет, область тьмы. Следовательно, свет есть
добро,  а  материя - это принцип и сфера зла. Во мраке живут все злые духи и
их  владыки.  Стало быть, роль художника - задержать свет в материи или хотя
бы  остатки  света.  Художник  выше бога и законов природы: он создает новый
мир уже после сотворения его богом!
     Досаждал  им  нездоровый  южный  ветер  в Константинополе. Разносил над
городом  смрад  нечистот,  которые  сваливались на узких боковых улочках и в
глухих  закоулках  под  стенами,  запах  морской  гнили  из  Пропонтиды, еле
уловимые   ароматы   далеких   южных   стран:  цветы,  пряности,  загоревшие
упруготелые  женщины,  неземные  плоды.  И  все  постепенно  шалели от этого
ветра,  голоса  становились  раздраженными, движения - резкими, все валилось
из   рук,  перепутывались  краски,  не  туда  ставились  кубики  смальты,  и
приходилось  разрушать  только  что выложенный кусок мусии; кто-то бранился,
кто-то  порывался  в  драку, не было иного выхода, как бросить работу; и они
бросали  ее  и  разбредались  по  Константинополю:  одни просто слонялись по
Месе,  другие  шли  к  гулящим  женщинам на полого спускавшуюся улочку возле
форума   Тавра,   третьи   напивались  в  корчмах,  четвертые  толкались  на
торговищах   или  слушали  бродячих  музыкантов,  ввязывались  в  драки  или
перебранки.
     Вот  живописный  голодранец,  прибывший,  видно, из пустыни, окруженный
развеселенной,   жадной   к   развлечениям   толпой,  выкрикивает  в  потные
равнодушные  лица  что-то  свое,  потом обращается на нескольких неизвестных
Сивооку   языках,   пока   не  доходит  до  ромейского,  до  обезображенного
греческого  языка,  который пригоден, видимо, только для нудных прославлений
бога,  ибо  тому  все  равно,  он не вслушивается в слова, его удовлетворяют
сама  гнусавость  молитв  и  поклоны,  но этот оборванец что-то там кричит о
первой букве своего письма, об эль Алеф, или же альфе по-гречески:
     - Эль  Алеф  -  начало  всех  начал, змееподобная первая буква арабскою
алфавита,  след  змеи  на обожженном солнцем песке, тень, брошенная на землю
веткой  цветущего  дерева,  указание  солнечных  часов, знак жизни и смерти,
линия,  соединяющая  восток и запад и соединяющая север и юг, мера всех мер,
единица  и  бесконечность, прошлое, настоящее и грядущее в одном начертании.
Эль Алеф!
     Сивоок  мог  бы  рассказать этим болванам о всех буквах своего языка. И