На  Копырев конец князь и не думал тянуть валы, потому что было далеко,
да  и  город многое утрачивал в своих очертаниях, вытягивался неоправданно в
один  конец  узким клином. Но вышли ему навстречу богатые агарянские купцы с
Копырева  конца,  вышли  армянские  ремесленники  и  врачи, вышли жидовины с
щедрыми  дарами,  встали на колени перед князем, умоляли, чтобы взял он их в
свой  город  с  их  домами,  женами,  детьми,  ибо уже много лет провели они
здесь,  под  Киевом,  поменяли  свои родные земли на эту землю, полюбили ее,
верно служили князю Владимиру, хотят служить и ему, Ярославу.
     Ярослав  улыбнулся, велел брать дары, обещал копырянам оградить валом и
их, сказал, словно бы хотел оправдать свою жадность:
     - Деньги  у  людей  -  что  вода, разлитая, расплесканная. Кому-то надо
собрать воедино, чтобы построить храм великий. А кому же, как не князю!
     Бояре качали головами: да, да. А Бурмака сзади восклицал злорадно:
     - Не  наберешься  ты,  княже,  этими дарами на свое строительство! Вели
скорее  дань собирать! Да пусть собирают днем и ночью в великой спешке и без
недобора!
     Услышав   о   княжеском   объезде,   выползали  из  подольских  яров  и
останавливались   на  кручах  молчаливые  кожевники,  быстроглазые  гончары,
кузнецы  по  железу  и  меди,  сабельщики,  котельники, роговники, скорняки,
седельники,  лучники,  овчинники, выходили из яров, видно оставив только что
свои  работы,  задымленные и запыленные, длинноусые, с бритыми бородами (еще
не  дошел  до них ромейский обычай выращивать круглые бородки), эти даров не
выносили,  не  просили оградить валом и их хижины, ибо все равно грабить там
нечего,  да  и  чувствовал  себя  человек  вне  валов  как-то вольнее, легче
дышалось, когда ты был подальше от князя, а князь от тебя.
     Стояли  у  самого  обрыва, с вызовом смотрели на князя и его лакеев, ни
приветственных   возгласов,   ни  радостных  улыбок  на  лицах,  -  холодная
отчужденность  и полное непонимание высоких государственных интересов, как и
у  придурковатого  Бурмаки,  который  болтается  сзади на осле и выкрикивает
хулу на князя.
     Ярослав  ехал  выпрямившись,  гордо, холодно щурил свои умные, глубокие
глаза.  Вот  так  он  идет сквозь жизнь и будет идти до конца - и всегда ему
вечный  вызов  со  всех  сторон.  Вечно  должен  заботиться  о боевой мощи и
защите.  Эти  кожевники  и  кузнецы  не  думают  про державу. Не способны. И
хлебороб,  сеющий рожь в просо, тоже не способен. Поэтому пусть молча кормит
тех, кто может позаботиться о его безопасности.
     А ты верши задуманное!
     Простой  люд  равнодушен  к  власти.  Она  ему  ни  к  чему.  Он  бы  и
государственного  единства  и  независимости  не имел, если бы не князь. Так
пусть  же  будет благодарен князю. Не князь будет благодарить кого-то там за
напитки  и  яства, а пусть люди благодарят князя. Поучать их об этом денно и
нощно.
     Верши задуманное!
     Чем   большая   земля,   тем   больше   в   ней   беспорядка,  смуты  и
безответственности.  Устранить  их  может только сильный человек, который не
знает  страха  ни  перед  кем  и не нуждается в подсказках. Святенники пусть
уговаривают толпу, а князь знает все сам.
     Верши задуманное!
     Каждая  земля позволяет себе какие-то излишества: то попов, то воев, то
священных  животных,  то  купцов,  то  холуев.  Кто не хочет работать днем и
ночью,  должен  стать  либо проповедником, либо льстецом. Льстец - это нечто
среднее  между человеком, который кое-что знает, и дураком. Князь должен всю
жизнь  вертеться  между  такими  холуями и лизоблюдами, как те, которые едут
следом  за ним, и между людьми, которые умеют что-то делать и делают молча и
терпеливо.   Должен   пройти   между  ними  осторожно  и  гордо,  никого  не
поддерживая,   никому   не   помогая.  Если  поможешь  кому-то,  один  будет
благодарен,  а сто - недовольных. Если же причинишь зло одному, то недоволен
будет  только  один,  а  сто  будут  радоваться,  ибо  у  каждого непременно
найдется сотня врагов.
     Верши задуманное!
     Дела  твои  должны  быть  огромными  даже  и  тогда,  когда и злодеяния
огромны.  В  истории  каждой  земли  есть  изрядное число страниц позорных и
жестоких.  Кроме  твоей  земли.  Ежели  и  был  у нас когда-нибудь позор или
жестокость,  их  надлежит  предать забвению. А тому, кто потщится вспоминать
об этом, надобно отбить охоту.
     Верши задуманное!


                                  1966 год
                    ПЕРЕД КАНИКУЛАМИ. ЗАПАДНАЯ ГЕРМАНИЯ

                                                        Мы будем вынуждены -
                                                     к тому же при абсолютно
                                                      единодушном согласия -
                                                 снять покровы с Молчания...

                                                                   П.Пикассо

     Третьего   секретаря  посольства  звали  Валерием.  Был  он  москвичом,
принадлежал  к  той эпохе, когда детей не называли ни Петрами, ни Василиями,
ни  конечно  же  Иванами. Имел и соответствующую внешность: русые, на пробор
зачесанные  волосы,  дерзковато-наивные  глаза,  нейлоновый  костюм,  модные
туфли  -  словом,  парень,  каких  миллионы.  Но  вместе  с  тем  он обладал
несколько  непривычным  для  юноши  даром:  железной  выдержкой, вниманием к
собеседнику,  неторопливостью  в  принятии  решений,  точным мышлением. Так,
будто  было  ему  не двадцать с чем-то лет, а все пятьдесят, будто прожил он
долгую  и  напряженную  жизнь  и  научился  всему необходимому для человека,
работающего среди чужеземцев.
     "Третий  секретарь  посольства" для уха неосведомленного звучало весьма
звонко  и  многозначительно, однако Валерий сразу же положил конец наивности
Бориса:
     - Товарищ  профессор,  не  утешайте себя надеждой, что к вам приставлен
бог  весть  какой посольский чин! Третий секретарь - это не первый и даже не
второй...
     - Однако  ж.  -  Борис  Отава  в  самом деле малость растерялся, в этих
вопросах он отличался совершеннейшей наивностью. - Я полагал, что...
     - Я  прекрасно  вас  понимаю!  Все едущие сюда по важным делай считают,
что   заниматься  ими  будет  непременно  сам  посол.  Поймите  же,  дорогой
профессор,   у   посольства   своих   хлопот   полон   рот,   выражаясь   не
дипломатично...