прежде  всего  хотели  сохранить  тайну, это для них было всего важнее, ради
этого  Сивоок  преодолел  отвращение  и  ненависть к Ситнику, которого узнал
сразу,  хотя  тот  сильно  постарел  и  раздался  вширь за два десятка лет с
момента  их  последней  встречи;  что же касается Ситника, то он, совершенно
очевидно,  не  мог  и  в мыслях предположить, что перед ним тот самый отрок,
что  когда-то  огрел  его сыромятью по лицу и дал деру так, что и до сих пор
никто  не  может разыскать. Выступал же Сивоок под своим христианским именем
Михаил.
     - Вот привел к тебе, княже, - сказал Гюргий, когда они остались одни.
     - Дело говорите, - отрывисто бросил Ярослав.
     Сивоок,  казалось,  не  имел  никакого  намерения  разглагольствовать с
князем. Пришел с последним разговором, с последним предупреждением.
     - Мала церковь, - сказал он из темноты.
     Ярослав  тоже  пошевелился,  чтобы избежать света, который падал ему на
лицо, точно так же из темноты ответил Сивооку:
     - Слыхал уже.
     Теперь  наступила  очередь  Гюргия. Все они играли в жмурки с темнотой,
трое  взрослых  и солидных мужей, в их числе и князь, не было в этой горнице
ничего,   кроме   тоненькой  свечечки,  темноты  да  их  троих;  князь  имел
преимущество  перед  своими  двумя посетителями разве лишь в том, что где-то
за  темнотой  притаились  его верные люди с всемогущим Ситником, но это было
где-то,  а вот здесь они состязались лишь втроем, и каждый стремился взять в
свои   сообщники  темноту,  каждый  заслонялся  ею,  отклонялся  от  острого
сверкания  свечи и бросал в противника слово или два. Гюргию не по душе была
эта  скупая  переброска  словами,  в нем всегда готовы были взорваться целые
лавины  слов,  горячих,  иногда  даже беспорядочных, но тут он сдержал себя,
отодвинулся подальше в темноту и коротко сказал, обращаясь к Сивооку:
     - Покажи ему.
     - Мала  церковь,  - снова упорно повторил Сивоок, будто мог этими двумя
словами переубедить упрямого князя.
     - Да покажи! - нетерпеливо воскликнул Гюргий.
     - Ну, что там у тебя? - наконец полюбопытствовал и Ярослав.
     Горела  свеча,  очерчивая светлый круг посредине горницы, пустой, можно
бы  даже  сказать,  убогой  для  князя;  где-то, наверное, вдоль стен стояли
неширокие  скамьи,  да  еще, быть может, был стул для князя, да какая-нибудь
книга  на  подставке,  как  это  любил  Ярослав,  - и больше ничего, никакой
роскоши,   ничего   ценного,  так,  будто  проводит  здесь  долгие  ночи  не
властелин,  а простой человек, темнота и вовсе уравняла всех, они бесшумно и
затаенно  следили  друг  за  другом,  преимущество  Ярослава испарилось, как
только  он  промолвил  свое  "Что  там  у  тебя?", теперь уже Сивоок овладел
положением,  он  что-то  припрятал здесь, в темноте, тогда как у Ярослава не
было ничего неожиданного.
     - Так что? - нетерпеливо повторил князь.
     И  Сивоок не стал больше испытывать терпение Ярослава, молча, незаметно
достал   из   темноты  какую-то  огромную  вещь,  сам  не  показался,  снова
отшатнулся  назад,  а  посередине  освещенного  круга прямо на полу оказался
слепленный  из желтого воска храм. Воск тихо светился, будто женское тело, и
князь  не  выдержал,  вышел  из  темноты, прикоснулся рукою к подобию храма,
так,  будто  хотел  убедиться,  что  это  в  самом  деле  воск,  что  это не
колдовство,  не  обман; теперь Ярослав тоже был частично освещен, он утратил
даже  те  остатки  преимуществ,  которые давала ему темнота. Сивоок и Гюргий
оставались  невидимыми,  могли следить за княжеским лицом, имели возможность
наблюдать,  какое  впечатление  производит на него восковой храм с его тихим
свечением.
     А  храм  будто  распростерся, заполнил весь освещенный круг, отталкивая
князя  на  самый  край, так что виднелся теперь лишь краешек одежды Ярослава
да  повисшая  в  неподвижности  рука,  лицо же спряталось совсем, храм рос и
рос,  из прекрасно вылепленных нижних его громад поднимались высокие круглые
купола,   словно  бы  увеличенные  медовые  борти  из  древних  пущ;  купола
постепенно  возвышались  к середине, ступенчато, волнисто соединялись, чтобы
потом  вытолкнуть  из своей среды самый высокий купол, самый близкий к небу,
самый  главный,  а  уж  от  этого  купола  все  части  сооружения  словно бы
ниспадали,  снова  ступенчато шли вниз, в неодинаковости куполов была скрыта
гармоничность,  беспрестанность  движения  каменных  масс; церковь словно бы
плавала  между  землей  и небом, внизу она тоже растекалась, расплескивалась
то  волнистым  бегом  округлений  -  апсид,  то  длинной  каменной галереей,
связывающей  все  купола  в  неразрывное  целое, то двумя огромными башнями,
которые  и  вовсе  отбегали  от  церкви,  лишь  подавая  ей  издалека тонкие
каменные руки-переходы.
     Князь  смотрел  на  церковь  сверху вниз, так, словно бы смотрел на уже
построенный  свой  храм  бог  с  высокого  неба;  во множестве куполов, в их
нагромождении,  в  их поющей красоте Ярослав узнал отзвуки деревянного храма
святой  Софии  в Новгороде; немало довелось видеть ему чем-то похожих на это
сооружение  деревянных  языческих  святынь в землях Древлянской, Сиверской и
Полянской,   тогда  жгли  все  эти  святыни,  думали,  что  уже  никогда  не
возродятся  они  из  пепла,  а  получалось,  что  прав был заросший огромной
бородой  святой  человек  в  пещерке: не умирают старые боги, возрождаются в
новой  ипостаси,  в  новой  силе  и  красоте,  не  боятся  всевластной  силы
византийского  искусства,  в силе и неодолимости духа своего поднимаются над
ним  -  и  от  этого открытия князю стало одновременно и страшно и радостно;
почувствовал  Ярослав,  что  теперь  вот, может, наконец сумеет одолеть свою
раздвоенность,  которая  мучила его столько лет; рожденный под знаком Весов,
он  пытался  уравновесить  новое,  чужое,  со  старым,  своим,  но ничего не
получалось,   старое   бунтовало,   новое   зачастую   шло  вопреки  видимой
потребности,  он  был последовательным во введении новой веры, полученной от
князя  Владимира,  но  в  церквах  шли  богослужения  и  на  греческом  и на
славянском  языках; он хотел вывести Русь на широкие просторы мира, но видел
в  то  же  время,  что  утрачивает  многое  из  своего,  родного,  без  чего
показываться  в  мире  нет  ни  потребности,  ни  славы.  И  вот перед ним -
церковь,  храм, собор. Завершение и сочетание всех его мечтаний, стремлений,
надежд,  разочарований  и  колебаний.  Пускай  родится  из  противоречий его
жизни,  борьбы  и власти, пускай станет памятником этого смутного и великого
в  своем  непокое  времени,  когда народ русский явил миру не только величие
своей  силы,  но и величие духа. И пускай тогда говорят о князе Ярославе что
хотят.
     Но   так  князь  только  думал,  а  вслух  не  проронил  ни  слова,  не
пошевельнулся  даже,  с  прежней  загадочностью  держался  на  грани света и
темноты,  ничего  не  могли  заметить  в  нем ни Сивоок, ни Гюргий, напрасно
ждали  они  от  князя восторгов или осуждений. Он стоял, смотрел, а может, и
не  смотрел  на слепленный из воска храм, равного которому никогда еще никто