не видел.
     - Кто  слепил?  -  нарушил  наконец  молчание Ярослав, но спросил таким
будничным  и  бесцветным  голосом,  что Сивооку не было охоты отвечать, и он
смолчал.
     - Кто?  -  повторил  Ярослав,  и теперь в голосе у него уже улавливался
гнев.
     - Он  сделал! - выскочил на свет Гюргий. - Зачем спрашиваешь, княже? Он
это сделал! Никто больше не сможет!
     Князь  отступил  от света и трижды хлопнул в ладоши. Гюргий замер возле
свечки, удивленный и возмущенный. Что бы это могло значить?
     Беззвучно  открылась  дверь,  Ситник  стал  на пороге, подал из темноты
свой голос:
     - Я здесь, княже.
     - Вели  послать  тому,  в  пещерке,  дичи  с  княжьего  стола  и меду в
серебряной  посуде, - сказал спокойно Ярослав, - и посылать каждый день моим
именем.
     - Ага, так.
     - Иди!
     Ситник  со скрипом закрыл дверь. Причуды князя неисповедимы. Не спросил
даже, жив ли еще этот старикан, у которого вся сила ушла в бороду.
     Но  еще  больше  обескуражены  были  словами  князя Сивоок и Гюргий. Не
знали  они  ни  о какой-то там пещерке, ни о каком-то человеке, а еще меньше
вязалось  все это с их разговором о церкви. Да Ярослав и не заботился о том,
чтобы  его  собеседникам  все  стало ясно. Он приблизился к восковому храму,
склонился  над ним, рассматривая теперь уже пристально и внимательно, сказал
тихо:
     - Объясняй.
     Касалось  это  Сивоока,  в  голосе  князя  было  не  столько повеление,
сколько  приглашение,  но  Сивоок  молчал.  То  ли давал князю время изучить
церковь  во  всех  ее  частях,  то  ли и вообще считал, что любые объяснения
здесь напрасны и неуместны.
     - Объясняй, - снова повторил Ярослав.
     Тогда  не  удержался  Гюргий. Наконец в нем прорвалась его естественная
горячность  и  неудержимость.  Он  взмахнул  возмущенно  руками, крутнулся в
освещенной полосе, едва не задевая князя, и закричал:
     - Послушай,   княже!   Когда   ты   делаешь  детей?  Ты  так  все  ночи
проговоришь! Почему ты такой многословный!
     - Тебя  не  стану  звать  на  помощь,  - улыбнулся князь, - а разговоры
нужно  вести, ибо не для меня - для державы делается все, для славы божьей и
на  веки вечные. Ты покладешь камень да и пойдешь себе дальше еще где-нибудь
класть,  а  церковь  будет  стоять на этой земле в веках. И будут говорить о
ней  всякое,  ежели  мы,  прежде чем построить, не подумаем как следует и не
скажем всего, что нужно и можно сказать. Объясняй.
     - Скажи  ему,  -  уже  спокойнее  попросил  Сивоока  и Гюргий, - скажи,
пускай услышит.
     - Ну  что?  -  Сивоок тоже подошел к ним, теперь все сосредоточились на
светлой  полосе,  а  храм  был между ними, прорастал сквозь них, будто древо
жизни,  неудержимо  и тихо струился, такая таинственная сила в нем была, что
князь  не  выдержал  -  перекрестился,  тогда  Сивоок  сделал рукой движение
круглое,  будто  обнимая  будущий храм во всей его волнистой красоте, сказал
просто:  - Весь храм снаружи расписать в наши краски, чтобы стал средь Киева
и посредь всей земли писанкой, людской радостью...
     - Не будем думать про наружный камень, - прервал его князь.
     - А  внутри  будет  достаточно  простора,  чтобы вместить в храме целый
Киев.  Покладем  в главном куполе мусии разноцветные, уже имею перед глазами
весь  их  блеск  и  сверкание,  знаю, где и как. А дальше пустим по стенам и
сводам  фресковую  роспись,  чтобы  заменить дорогой заморский мрамор. У нас
нет  мрамора  для  украшения  стен  и  колонн,  а везти из заморья - долго и
дорого,  потому-то  и  применим  вновь  наше  древнее умельство и возьмем ту
середину в узоры...
     - Не  нужно  думать  и  о  внутреннем пространстве, - снова нетерпеливо
прервал князь, видимо, раздираемый какой-то тревогой или же колебанием.
     - Тогда о чем же думать! - крикнул Гюргий.
     - Кто построит такой храм? - спросил Ярослав.
     - Я построю, - тихо ответил Сивоок.
     - А кто украсит?
     - Тоже я.
     - Один? Не может один человек свершить такое великое дело.
     - Помогут мне мои товарищи.
     - А ежели взбунтуются, как ты вот взбунтовался супротив них?
     - Не супротив них - только против Мищилы да против Агапита.
     - А митрополит? - не унимался князь. - Что скажет митрополит?
     - То, что князь, - подсказал Гюргий. - Разве князь боится митрополита?
     - Бога  боюсь,  - вздохнул Ярослав. - Вчера святили основание церкви, а
сегодня его разрушать?
     - Оставим  так,  -  засмеялся Гюргий. - Маленькая хитрость, пускай себе
лежит  тот  камень.  Положим новый. Будет церковь с двумя основаниями. Как у
человека два имени: одно для бога, другое - для людей.
     - Легкий  ты  человек,  Гюргий,  -  снова  вздохнул Ярослав. - А все на
свете делается нелегко, жизнь сложна людская, требует раздумий.
     - Ах,  хороша  будет  церковь!  -  прищелкнул языком Гюргий. - Велика и
славна, как нигде!
     - Почему молчишь? - спросил Ярослав Сивоока.
     - А что должен говорить?
     - Хвали свою церковь.
     - Зачем  ее  хвалить?  Еще  нет  ведь ничего. Один лишь воск. Поднесешь
свечу - растает бесследно.
     - То, что в человеке, бесследно не исчезает, - заметил Ярослав.
     - Видел я, что и людей самих со свету сводят.
     - А  это  и  дальше живет, - посмотрел ему в глаза князь, - знаешь ведь
хорошо! И знаешь, как замахнулся этой церковью! Знаешь?
     Сивоок молчал.
     - Упрямый  ты  человек,  а  князья  упрямых  не  любят,  князьям  нужно
подчиняться,  им по душе люди как воск, не жди от меня милости и поблажек, -
с  нарочитой  жестокостью  промолвил Ярослав Сивооку. - Иль ждал чего-нибудь
иного?
     - Воск тебе дал. Делай из него, что хочешь.
     - И  что можешь! - крикнул Гюргий. - А сам не умеешь - попроси нас! Сам
упадешь без опоры, долго не устоишь.
     - Ну  ладно,  -  устало  произнес  Ярослав,  - мне пора к молитве, а вы